Волчок

Мы сели в углу зала, где стены были оклеены купеческими обоями в золотых коронах и виноградных усах. Неподалеку чаевничала компания студенток, говоривших шепотом сквозь пар, который поднимался от чайных чашек. Поглядывая на Крэма, я видел, насколько его образ переменился в моих глазах. Его широкое уставшее лицо слабо светилось лукавством, он напоминал сатира, чудом пережившего всех древних богов, долго прятавшегося под разными личинами, да и теперь прячущегося, только изредка приоткрывающего свою природу.

Очевидно, восторги были для Вадима не внове, но он слушал меня с тем же удовольствием, с каким принялся за еду. Я болтал без умолку, и Крэму приходилось время от времени напоминать: ешьте, Михаил, остынет. Промокнув тонкие губы салфеткой, он откинулся на спинку стула и сказал:

– Вы так поражены, потому что большую часть времени видите вокруг не настоящих людей, а функции. Не ребенка, который хочет всем доказать, что он главный, а финдиректора. Не девочку, сомневающуюся в своей женской силе, а вице-президента или, скажем, мать семейства. А эти роли – директор, президент, родитель – костюмы. Театральные, деловые, карнавальные, краденые. Они имеют значение, если ими шевелит тот, кто сидит внутри.

Глядя на живое, немного надменное лицо Вадима, я подумал, что вот сейчас вижу его настоящего. Прежний Крэм был, может, и любопытен, но заключен в скорлупу своего мира, интересного только для его неведомых обитателей. Книгу, которую дарил Вадим, я не одолел, бизнес – не мое дело. До сегодняшнего дня Крэм был полу-Крэмом, четвертью Крэма, а сегодня я видел необычного, возможно – великого человека, который на моих глазах творил настоящие чудеса, причем явно не впервые. Это были не какие-то там эффектные фокусы, а подлинно добрые дела, сравнимые с исцелением, спасением, обновлением судьбы.

– У меня самого за последние несколько лет случились перемены. – Теперь он смотрел благодушно, почти по-родственному. – Две очень молодые женщины родили мне дочерей, почти одновременно. Это и меня немного, как бы сказать, омолодило.

Я вспомнил про жену, о которой Крэм рассказывал на одной из прежних встреч.

– Вы развелись?

– Нет. – Он на мгновение помедлил с ответом.

– Э-э-э, не понимаю. – Я замешкался. – Вы женаты, да еще две молодые женщины родили вам каждая по дочери?

– А от жены у меня сын, между прочим. Что вас, собственно, смущает?

– Меня – ладно. А их ничего не смущает?

– Нет. Они знают друг о друге. Каждая хотела бы жить вместе со мной. Но пока живу отдельно. А дети… Что может быть лучше, чем дети?

Вот так номер, подумал я. Однако волна восхищения поднялась так высоко, что затмила все мои сомнения. Все же чуткий Крэм, вероятно, ощутил какие-то микроколебания и сказал, что человек не должен быть рабом государства, корпораций, любого другого института, даже если это институт брака. К тому же самый этот институт можно устроить по-разному.

Официантка принесла кофе с пирожными, Вадим приветливо оглядел ее. Официантка не была хорошенькой, но, возможно, красота или наши представления о красоте – тоже какой-нибудь институт?

Я давно покинул ряды моралистов, хотя прежде моя строгость достигала невиданных высот. Если бы за твердость нравственных оценок присуждали звания, уже годам к двадцати я стал бы старшим лейтенантом морали, а то и майором. С годами строгость суждений моих пошла на убыль, наблюдать и удивляться стало важнее, чем судить, так что майорские погоны были сорваны с плеч, а я превратился в лицо штатское, притом довольно легкомысленное. Вот и сейчас я смотрел на успешного многоженца Крэма с любопытством и даже с симпатией.

– Давайте лучше поговорим о вас, – сказал Крэм, поднося к губам уголок пирожного, наколотый на вилку.

На мгновенье мне показалось, что Вадим Маркович включил свой рентгеновский взгляд (если он когда-нибудь его выключал) и сейчас произведет экскурсию по моим тайным мыслям, но он заговорил о моей работе. Мы быстро поладили, дружески наслаждаясь понятливостью и сговорчивостью друг друга. Что ж, теперь вы можете смело покупать билеты в Италию, усмехнулся он. С первой зарплаты, отшутился я. Благодарное предчувствие чуда охватило меня, словно теплое облако. Да что там предчувствие. Настоящее, полное чувство, переливающееся через край.

Мимикрия восьмая. Воронка

1

Конечно, Варвара забыла бы про день ангела, если бы я не напомнил о нем сам. Нет, я не ждал подарков, никто никогда в этот день ничего мне не дарил. Мне хотелось только одного: чтобы в этот день все шло по-человечески, чтобы те, кто для меня важен, просто вспомнили обо мне. Поэтому за день Варвара была предупреждена о Михайловом дне, злобно кричала, что все помнит и что неприлично тыкать ее носом, когда на руках у нее шестнадцать собачьих детей и восемь кошачьих. Или семь, она вечно путает, и все из-за меня.