Вольер

– Оттого, что не вспомнил своего имени… Не трудитесь с подсказкой, я намерен сам. А книга, что ж… – Старик поднял конфетной раскраски коробку и показал: «Грамматические правила греко‑кириллицы. Начальный уровень». – Потом распустил в жалкой полуулыбке бескровные сизые губы: – У меня в раннем детстве таковая же была, представьте, не забыл. И вид ее, и даже запах… Слова вроде бы все знакомы, но вместе пока не соединить. Поэтому учусь читать заново. В скоростном, так сказать, режиме. – Тут его почти иконописный лик обратно посуровел: – Но вы не надейтесь излишне. Навыки обращения с сервосистемами я, как оказалось, восстановил вполне. За сим, прощайте.

Дверной блок свернулся, растаял звездопадом лучащихся пылинок. Он и Амалия Павловна, согласно обещанию Фавна, были теперь совершенно свободны. Прощаться они не стали. На всякий, не их, случай чистильщик проводил одуревшую от впечатлений парочку до самого выхода.

– Уф, пронесло! – выдохнул Гортензий уже на вольном пространстве.

Амалия Павловна неожиданно разрыдалась в полный хлам. Жаль бедняжку. Интересно, по кому она больше – по Агностику или по этому полоумному старику? С нее станется сокрушаться над обоими. Сладкая моя! Но утешать царицу своих мечтательных дум он не спешил. Пусть прольет горючих слезинок сколько нужно. По крайней мере, покойный философ это заслужил, чего бы он там ни натворил прежде и натворил ли? С какой такой стати верить на слово, да еще кому? А «краса его очей» вдруг прекратила тягучие, терзающие сердце всхлипывания и вполне нормальным низким контральто спросила:

– Гортензий, как же так? Как он вышел? Ведь он не умеет даже читать? Не вы ли некогда поучали меня о правилах Вольера… – и осеклась.

Потому что он не дал ей досказать. Умница, прелесть! Оттого и плакать перестала. Вот это профи‑профессионал – в квадрате! Не выдержал, расцеловал в обе щеки, хотя чего тут радоваться? Получил несильную, условную затрещину, будто погладила! Но он‑то как раньше не сообразил, еще там, внутри?

– Амалия Павловна, дорогая! За дорогую простите. Но все равно, дорогая! Ведь действительно. Это что же получается, а? – Гортензий ухватил себя за долгий, чуткий нос – была такая привычка в стрессовые моменты. Будто дятел, который сам себя страхует от бестолковой долбежки дуба. – Получается, что ни бельмеса мы не знаем толком. Вот что, – он подумал некоторое мгновение. – Надо нам слетать кое‑куда, прежде чем вернемся с недоброй вестью на «Пересвет». А именно – к границе Вольера. Никак быстрее нам нынче информативно не осведомиться. Это так.

– С ума сошли, среди бела дня и к Вольеру! – Амалия Павловна спасовала не на шутку. Сроду рядом не стояла. До конца дней своих – мечтала и надеялась, что не придется ей. И на тебе! Но и Гортензий прав. Милый мальчик и храбрый. За ним можно хоть на границу. Пусть знает, что и профильные педагоги бывают не робкого десятка! – А впрочем, если сочтете нужным, я готова!

– Да что там нужным, до зарезу необходимым! Вот что считаю! – Гортензий раскрыл свой «квантокомб» и запустил режим полета на максимальную мощность.

Амалия проделала вслед за ним те же операции.

Все бы хорошо. Но приземляться им пришлось за добрых два километра у неприветливого леска. Зато не привлекут ничьего внимания, он и сам так делал, когда посещал свой «Барвинок». Амалия и за пяток километров бы не отказалась. Вообще кажется, все происходящее поневоле ее заинтриговало. Глаза опять засияли, сделались топазовые, огненные, словно на охоте рысь.

Теперь украдкой вперед. ВЫХОД полагался всегда с северной стороны, так уж повелось, и на непредвиденный случай, чтоб всякий был в курсе. Ну и крапивищи, однако, вдоль левого борта наросло! Вот что называется информативное запустение. Зато ни единой живой души вокруг. Войти‑то они с Амалией, конечно, не войдут, здесь, как говорится, в одну сторону плацкарта, да и без надобности. Радетелям – тем предлагается своим летом через верх, десятиметровый пропускной порог. Но прочитать вполне смогут. Он разыскал нужный квазилазерный столб и символ на нем. Двойная омега. Ввел свой личный опознавательный пароль. Читать при солнечном ярком свете было тяжело, а если затемнить шлем, то вообще ничего не видно. Он отключил «квантокомб», дабы не бликовал. Так‑то лучше.

Сообщение о выходе принято. Дата и полное до секунд время. Что за хуаново вымя! Выругался он вслух. Пришлось скорехонько извиняться перед Амалией. Но она не слишком обратила внимание. Еще бы! Ответы‑то один к одному! Вот это да! Хочу знать и сметь… Только постойте! Это кто же такой будет, этот Треф? Не Фавн, Треф. Вторая зрелость. И переход наружу прерван до получения базовой части инструкции. Программа, что естественно, закрылась. Но в графе «количество» значатся две особи. Ага, старый пень выехал в рай на чужих плечах. Стало быть, Вольер покинули суммарно трое. Паскудно, ах, паскудно. Не пересказать как! Что же этот Фавн, поганец, не разъяснил сразу? А тянул время – вот почему.