Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

И директорша гостиницы, и горничная, и уборщицы, и официантки — все, все в один голос сказали:

— А вы, подруженьки, не стесняйтесь. Души-то ваши красивей наших ковров. Для государственного дела приехали. Государственные люди — доярки, — вот как на днях сказал нам о вас Аким Петрович. Заехал сюда и сказал.

И тут Аким Морев повернулся к дояркам другой стороной: вовсе он не бездушный.

После этого всех доярок свозили в городскую баню (в дороге запылились) и там выдали каждой такое нежное белье, что жалко было его надевать, а положить бы в сундук и беречь. Нет. Надо надевать, а то неудобно в старом белье ложиться в чистую постель.

Ай да Аким Петрович!

Вон он какой!

Теперь доярки, хотел или не хотел этого секретарь обкома, все, что случалось с ними, принимали как дело рук Акима Петровича.

После бани доярок пригласили в нижний этаж, в огромные залы ресторана, усадили за столики, подали карточки с названиями блюд и сказали:

— Что хотите, то и ешьте. Бесплатно.

Такой порядок в первые минуты ошеломил. Говорили, в городе недостаток продуктов, а тут — бесплатно. Значит, государство не скупится для них, доярок… значит, они не в шутку государственные люди. Но надо трудом своим оправдать такой почет.

А наутро, к десяти часам, их отвезли во Дворец культуры. Вон куда. И тут усадили в кресла, каждый район отдельно, чтобы не путались.

Потолок в зале высокий, а под ним огромная люстра. Вот-вот сорвется да по голове. Ну, она на толстой цепи. Не сорвется.

На сцене длинный стол, покрытый синим сукном, трибуна, за ними ряды стульев. И никого нет. Чай, придут: такое место пусто не бывает. И в самом деле, на сцену из боковой двери появились люди. Одеты чистенько. Конечно, власти. Ой, нет. Вон и Наталья Михайловна Коврова. Какой-то человек в сером костюме уговаривает ее сесть за стол. Она машет рукой. Сопротивляется. А человек силой усаживает ее и сам садится. Рядом с ним пристроился Опарин. Ну, этого все доярки знают: исколесил область. «Маркыч» — так все его кличут. А кто же рядом с Натальей Михайловной?.. И о чем это он вроде спорит с Опариным?

И вдруг доносится голос Опарина.

— Ведите совещание вы, Аким Петрович.

А, вот он какой, Аким Петрович. Ничего себе мужик. Крепкий. Ладный. Глаза серые, большие. Вон уставился на доярок в кокошниках, затем поощрительно улыбнулся и открыл совещание:

— Это самое важное, самое нужное совещание.

Вот как — самое нужное, самое важное.

И оно началось кратким вступительным словом Акима Морева — что нужно сделать для того, чтобы коровы давали изобилие молока и мяса и чтобы не осрамить наших доярок перед государством.

Ах, вот как! Чтобы не осрамить доярок? Ну, что же, они об этом могут сказать прямо и открыто.

И пошло…

Первый выступила доярка из Степного совхоза, где недавно побывал Петин. К трибуне она шла расторопным шагом и поводила плечами так, словно расталкивала в толпе неугодных ей людей. А войдя на трибуну, сказала:

— Товарищ Петин. Где ты тут есть? Был у нас. Баб растревожил. Бабы за коров взялись. Засучили рукава, давай только. А директор совхоза Любченко, ежа ему проглотить, да против шерсти, говорит: бидонов нет. Туда — сюда… Жара в степи. Молоко прокисло. Куда его? Выливай на землю. Вот какая стезя, Аким Петрович.

«Значит, Любченко у Степана Клякина «маслозавод» не нарушает, а тут бидонов нет. Видимо, правда, форсит за счет масла», — так записал в блокнот Аким Морев, всматриваясь в следующую идущую к трибуне доярку.

То была Елизавета Лукинична, крестная Астафьева. Она шла к трибуне и неотрывно смотрела на Акима Морева, как бы говоря огромными бирюзовыми глазами: «Помоги: все поджилки трясутся».

И Аким Морев, встав, шагнул к ней, протянул руку, сказал:

— Здравствуйте, Елизавета Лукинична. Ну, вот и оказались не так уж страшны гаранины, — и ко всем, не выпуская ее руки: — Читали в газете, как народный суд наказал Гаранина из колхоза «Партизан»? Так это он душил вот таких замечательных людей, как Елизавета Лукинична.

— Народ наш, Аким Петрович, вздохнул, — еле слышно, волнуясь, произнесла Елизавета Лукинична.

— Всем и расскажите, как народ вздохнул.

Елизавета Лукинична через силу отпустила руку секретаря обкома и поднялась на трибуну. Отсюда глянула в огромный зал, на множество (не сочтешь) людей и… замерла: перехватило дыхание, в ушах зазвенело, и приготовленные слова куда-то улетучились.

«Батюшки! Подруженьки, спасайте. Что же это я, как кукла», — мысленно вскрикнула она и тут же представила себе коровники, телятники своего колхоза. Представила и заговорила так, словно находилась там.