Волгари

Хотя уже целых десять лет бок о бок жил Арсен со Славинецким в Чудовом монастыре, до сих пор ещё не научился он понимать киевского монаха. Приехал Славинецкий в Москву вместе с товарищем своим Сатановским по приглашению Фёдора Ртищева. Некоторое время жил на подворье Посольского приказа, потом перебрался в построенный Ртищевым Андреевский монастырь. С 1652 года, когда вернулся Арсен в Москву, жил вместе с ним в Чудовом монастыре. Был он глуп и самоуверен до невероятности. За любую работу брался, не задумываясь даже, сумеет ли справиться с нею. И — поразительно! — кажется, только Арсен один и понимал, какую работу он делает. Если самого Арсена давно уже поносили в своих проповедях опальные ревнители православия, то Славинецкого и они не трогали. Ещё поразительнее было, что, хотя и не скрывал Славинецкий своей привязанности к опальному Никону, его пригласили к участию в работе Собора, призванного отрешить Никона от патриаршества. Более того — поручили составить Деяния Собора.

В тетради Арсена было записано, как пришёл Славинецкий сказать ему, что Собор всё-таки лишил Никона архиерейства и священства.

Лица в тот день на монахе не было, одна рыжая борода торчала.

— Что же так? — равнодушно спросил Арсен. — Ты же говорил, что иного нам избирати, Никону живу сущу, видится невозможно...

— Греки настояли... — сокрушённо вздохнул Славинецкий. — Они объявили шестнадцатое правило Святого Собора Константинопольского, глаголемого Двукратным. «Безумно убо есть епископства отрешися, держати же священства». Что тут делать будешь? Против Святого Собора не пойдёшь...

— А разве такое правило есть?

— Как же нет-то... Нешто греки врать будут?

— А это проверить надобно. У нас, в патриаршей библиотеке, имеются деяния Собора, глаголемого Двукратным...

Трое суток не выходил Славинецкий из библиотеки. Все книги пересмотрел — не было в книгах правила, возвещённого желавшими угодить великому государю греками.

«Грекови на Соборе из своей книги греческия прочитали и сказали, что это правило шестнадцатое Перваго и Второго Собора... — написал он в челобитной государю. — И я не дерзнул прекословить и согласие своё дал на низвержение Никона, бывшего патриарха. Но сделал это, обманувшись словами греков, ибо ни в словенских, ни в греческих правилах нет такого правила. Потому каюсь и согласия своего на неправедное низложение не даю».

Прочитав эту челобитную, великий государь Алексей Михайлович объявил, что в таком случае не может доверять решениям Собора московского и греческого духовенства, ибо они не согласуются с правилами апостолов и святых отцов, и потому не возьмёт греха на свою душу и решения эти оставляет без последствий...

О, каким самодовольством лучился Славинецкий, повествуя об успехе своего челобития! Снова и снова повторял он переданные ему слова государя. Даже голова зашумела у Арсена от учинённого Славинецким восторга. Насилу дождался, пока уйдёт монах. Чтобы успокоиться, вытащил тетрадку, собираясь записать этот рассказ. Открыл её и увидел, что рассказ уже записан. И про поиски в библиотеке записано, и текст челобитной приведён, и про решение государя. Даже про то, что зашумело у Арсена в голове, тоже было записано в тетради. Его, Арсена, рукой записано. Одному ему ведомой азбукой. Растерянно смотрел Арсен на тетрадь. Ничего не понимал Арсен...

5

Не было мира в войне. Не было мира в Церкви. В Сибири тоже мира не было...

Года не прожили в отстроенном Нерчинском остроге, как заволновались тунгусы. Оставив в Нерчинске небольшой отряд, Пашков вернулся на озеро Иргень.

Пять недель шли по льду реки. Отощавшие клячи с трудом волочили санки с рухлядью и детишками. Взрослые шли пешком. Аввакум с протопопицей едва за лошадьми поспевали, а отстать страшно — волновались тунгусы.

Однажды свалилась Настасья Марковна на нарту без сил и прямо на корзину с курицей попала. Задавила кормилицу. Всю дорогу потом проплакала.

Не стало сил... Избёнка, в которой поселили их в остроге, прохудилась совсем. Пока морозы стояли, ещё ничего было, а весною начал снег таять и потекло отовсюду. Но не было сил и крышу поправить... Похоже, что уже прошёл Аввакум отмеренные ему Господом вёрсты, приблизился к последнему рубежу...

У Пашковых в семье тоже горе случилось. Младшенький, Семён, родившийся в Нерчинске, заболел. А тут казаки, ходившие усмирять тунгусов, Арефу привели. Про шамана чудеса рассказывали. Любую болезнь прогнать мог. Евдокия Кирилловна попросила его, чтобы ребёнка вылечил.

Долго прыгал Арефа в воеводском доме, бил в бубен, хрипловато выкрикивая незнакомые слова, — отгонял болезнь. Отогнал. Дали ему награду, отпустили с миром домой. А крещёный ребёнок ещё пуще заболел. Правая рука и нога сохнуть стали — в батожки превратились. Теперь Аввакума позвали. А что протопопу после шамана делать?

— Коли баба лиха, живи же одна! — велел передать он Евдокии Кирилловне. И на печку полез. С голодухи уже и стоять не мог. Прикрываясь берестой от капели, лежал на печи и смерти ждал. Вся семья помирала. Одна Настасья Марковна ещё держалась.