Воля к смыслу

Мы живем в эпоху изобилия – всевозможного. СМИ бомбардируют нас огромным количеством стимулов, и нужно защищаться от них, отфильтровывать лишнее. Нам предлагается множество возможностей, из них нужно выбирать. Словом, мы должны принимать решения, что для нас существенно, а что нет.

Мы живем в эпоху Таблетки. Нам предлагаются неслыханные прежде возможности, и, если мы не хотим, чтобы нас с головой накрыло распутство, нужно применять избирательность. Избирательность же основана на ответственности, то есть на принятии решений под руководством совести.

Настоящая совесть не имеет ничего общего с тем, что я бы назвал «суперэготистской псевдоморалью». Нельзя от нее отмахнуться и как от условного рефлекса. Совесть, несомненно, человеческий феномен. Но следует уточнить, что она также «всего лишь» человеческий феномен. Она зависима от человеческой природы, то есть ей присуща человеческая ограниченность, ведь совесть не только направляет человека в поисках смысла, но нередко и сбивает его с пути. И человек, если только он не перфекционист, признает также эту погрешность совести.

Да, человек свободен и ответствен. Но его свобода ограничена. Человеческая свобода – не всемогущество, человеческая мудрость – не всеведение, и это верно как для мышления, так и для совести. Никто не может быть до конца уверен в подлинности смысла, в который уверовал. И не будет этого знать даже на смертном одре. Ignoramus et ignorabimus[7] – не ведаем и не будем ведать, как сказал Эмиль Дю Буа-Реймон, хотя в принципиально ином контексте психофизической проблемы.

Но и признавая свою человеческую природу, человек все-таки должен безоговорочно следовать своей совести, хотя и сознавая вероятность ошибки. Я бы сказал, что вероятность ошибки не освобождает от обязанности попытаться. Как сформулировал Гордон Олпорт, «мы можем одновременно быть наполовину уверены и всем сердцем преданны»{61}.

Вероятность того, что моя совесть заблуждается, подразумевает возможность, что права совесть другого человека. Отсюда прямой путь к скромности и смирению. Отправляясь на поиски смысла, я должен быть уверен, что смысл существует. Если же, с другой стороны, я не могу быть уверен в том, что я его непременно отыщу, то я должен быть толерантен. Это ни в коем случае не подразумевает неразборчивость и индифферентность. Толерантность не требует, чтобы я разделил чужую веру, но предполагает, что я признаю право другого человека доверять собственной совести и ей подчиняться. Отсюда следует, что психотерапевт не может навязывать пациенту свои ценности. Пациента следует обратить к его личной совести. И если мне зададут вопрос, который довольно часто возникает, – следует ли соблюдать такой нейтралитет даже по отношению к Гитлеру, – я отвечу утвердительно, поскольку я уверен, что Гитлер никогда бы не стал тем, чем он стал, если бы не подавил в себе голос совести.

Само собой разумеется, что в неотложных случаях психотерапевт не обязан сохранять нейтралитет. Так, когда возникает опасность суицида, совершенно правильно будет вмешаться, потому что лишь заблуждение совести может побуждать человека покончить с собой. Я также убежден, что лишь заблуждение совести может побуждать человека совершить убийство или – раз уж мы заговорили о Гитлере – геноцид. Но помимо этого убеждения сама клятва Гиппократа требует, чтобы врач предотвратил самоубийство пациента. Я с радостью признаю, что навязывал пациентам жизнеутверждающий Weltanschauung[8] в тех случаях, когда приходилось иметь дело с людьми, склонными к суициду.

Однако в большинстве случаев психотерапевт не должен навязывать пациенту какое-либо мировоззрение, и логотерапевт не исключение из общего правила. Ни один логотерапевт не притязает на обладание ответами. Не логотерапевт, а Змей-искуситель сказал женщине: «Вы будете, как боги, знающие добро и зло»[9]. Ни один логотерапевт не претендует на умение различать, что является ценностью, а что нет, что обладает смыслом, а что им не обладает, что разумно, а что нет.

Редлих и Фридман{62} отвергают логотерапию именно потому, что она якобы внедряет в жизнь пациента смысл. На самом деле точнее было бы сказать обратное. Я неустанно повторяю, что смысл нужно искать, его никто не может вам дать и менее всего дать пациенту смысл{63} способен врач{64}. Пациент должен сам спонтанно отыскать смысл. Логотерапия не раздает рецепты и предписания. Но, сколько бы я это ни разъяснял, логотерапию снова и снова обвиняют в том, что она «дает смысл и цель». Никто не обвиняет последователей Фрейда, психоаналитиков, которые изучают сексуальную жизнь пациента, в том, что они поставляют пациентам девочек. Никто не обвиняет последователей Адлера, которые обеспокоены социальной жизнью пациента, в том, что они ищут пациентам работу. С какой же стати логотерапия, которая занимается экзистенциальными устремлениями и фрустрациями, подвергается обвинениям в том, что она «навязывает смысл»?