Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей

4. Праздники. Надо быть совсем уж толстокожим, чтобы не воспринимать нынешнее присутствие христиан и христианских ценностей как гнёт, под которым всякое истинно праздничное настроение летит к чёрту. Ибо праздник включает в себя: гордость, озорство, раскованность; дурачество и шутовство; издёвку над занудством и тупостью всех мастей; божественное согласие с собой, подтверждение себя из всей своей анимальной полноты и цельности — то есть все сплошь состояния, которым ни один христианин не имеет права честно сказать «да».

Праздник — это язычество par excellence.

5. Малодушие перед собственной природой: костюмировка в «моральность» — чтобы не нужна была моральная формула, дабы относиться к какому-то своему аффекту одобрительно: масштаб, насколько человек способен сказать «да» природе в самом себе, — сколь далеко или сколь близко ему потом к морали «возвращаться»...

6. Смерть. Глупый физиологический факт надо обратить в моральную необходимость. Жить так, чтобы в своё время иметь свою волю к смерти!

917.Чувствовать себя сильнее — или, иными словами: радость — она всегда предполагает сравнение (но не обязательно с другими, а с собой, внутри своего состояния роста, даже не зная, насколько ты сам себя сравниваешь).

— Искусственное укрепление сил: за счёт ли тонизирующих химических препаратов, за счёт ли тонизирующих заблуждений («навязчивые представления»). Например:

— чувство уверенности, какое свойственно христианину. Он чувствует себя сильным в своём праве доверять, в своём праве быть терпеливым и собранным: он обязан этим чувством вполне безумному представлению, что его оберегает Бог;

— чувство превосходства, какое должен испытывать, допустим, халиф Марокко, когда ему показывают только такие карты мира и глобусы, на которых три его соединённых королевства занимают четыре пятых земной суши;

— чувство единственности, когда, допустим, европеец воображает, будто всё развитие культуры свершается в Европе, а самого себя при этом видит этаким всемирным процессом в миниатюре; или когда в глазах христианина всё существование вертится вокруг «спасения человека».

— Всё зависит от того, где, в чём испытываешь гнёт и несвободу: в зависимости от этого и воспроизводишь в себе соответствующее чувство укрепления собственных сил. Философ, например, как раз в процессе самой холодно-отвлечённой, самой транс-вершинной умственной гимнастики чувствует себя как рыба в воде, тогда как краски и звуки его угнетают, не говоря уж о смутных вожделениях, то есть о том, что другие именуют «идеалом».

918. Всякий нормальный мальчишка глянет иронически, если спросить его: «Хочешь стать добродетельным?» Зато он же восторженно раскроет глаза, если спросить его: «Хочешь стать сильнее, чем другие ребята?»

Как же стать сильнее?

Долго решаться, но твёрдо держаться того, на что решился. Остальное придёт.

Натуры скоропалительные и изменчивые — обе из разряда слабых натур. Не смешивать себя с ними, чувствовать дистанцию — заранее!

Беречься добродушных! Общение с ним расслабляет.

Хорошо всякое общение, в котором упражняется оружие и защитная броня наших инстинктов. Общение, в котором можно испытать всю свою изобретательность, всю свою силу воли... Именно здесь видеть различительное, а не в знании, проницательности ума, остроумии.

Надо учиться приказывать, заранее учиться — точно так же, как и учиться повиноваться приказам. — Учиться скромности, такту в скромности: достойную скромность в себе выделять и чтить... так же и с доверием — выделять и чтить...

За что приходится расплачиваться больнее всего? За ложную скромность; за то, что не соблаговолил расслышать сокровеннейшие потребности свои; в себе обознался; себя принизил; утратил тонкость слуха к голосу собственных инстинктов; — этот вот недостаток почтения к себе потом мстит за себя всяческого рода утратами: здоровья, дружбы, расположения духа, гордости, веселья, свободы, твёрдости, мужества. Задним числом никогда не прощаешь себе этот недостаток подлинного, не-ложного эгоизма, а видишь в нём лишь препону, неверие своему настоящему ego.

919. Как бы мне хотелось, чтобы люди для начала стали уважать самих себя: всё остальное последует из этого. Правда, тем самым ты для других перестаёшь существовать, ибо как раз это они прощают в последнюю очередь. Как это так? Человек — и сам себя уважает?

Это, однако, нечто совсем иное, чем слепой позыв любить самого себя: нет ничего более обыкновенного — как в любви полов, так и в двойственности, именуемой нашим «я», — чем презрение к тому, что любишь, чем фатализм в любви.