Воля цвета крови

Вечером к Щелкунову заявился Валентин Рожнов. Принес полную сетку яблок и большой толстокожий апельсин, очевидно, купленный на базаре, поскольку в магазинах апельсинов было не купить уже где-то лет семь-восемь. Старший оперуполномоченный доложил о полученных результатах и, посидев с полчаса, ушел, пообещав завтра прийти снова, – Виталий Викторович мало что понимал из сказанного и, конечно, ни проанализировать, ни дать своему подчиненному дельный совет он не мог. Потому и разговаривать с Щелкуновым было трудно. Ну, это как трезвому говорить с сильно пьяным: ничего путного дать такой разговор не может…

Ночью Щелкунову снился странный сон. Сказочный, а может, и не очень. Будто он заблудился в лесу, да еще забрел в какое-то болото, и куда идти дальше, а главное, как идти, ему было неведомо. Стоит он на каком-то пятачке (незнамо как он туда попал), и куда бы ни ступил – чувствует, что увязнет все больше. А тут к нему нечисть всякая норовит прикоснуться: болотная кикимора – старуха в рваном вонючем тряпье – своими крючковатыми пальцами за одежду дергает и щерится беззубым ртом, дышит на него застоявшейся плесенью. Из воды к нему тянет руки безглазый и отвратительный толстяк-болотник, на которого глянешь, и сразу блевать хочется. Какой-то мужик с зеленой бородой и усами угукает, как филин, и зло скалится: еще чуть, и тебе кранты. Верно, леший. Еще немного, и захватит его вся эта нечисть в свои очумелые объятия и утащит в болото на самое дно, если оно вообще имеется. А может, и нет тут никакого дна. А есть преисподняя, где вся эта гадская нечисть всячески мучает потопленных людей…

Тут вдруг появляется невесть откуда старичок малого роста и в шляпе, смахивающей на шляпку гриба, белой подпоясанной рубахе едва не до пят и лапотках из липового лыка. Смотрит на него и манит: пойдем, мол, дружок, со мной. «Да куда я пойду, увязну же», – хочет он сказать старичку, да только то ли язык не слушается, то ли слова все из головы повыветривались, и черепная коробка пустая и гулкая, как комната, из которой вынесли всю мебель. А может, это нечисть болотная чарами своими околдовала его и не дает возможности даже слово произнести – одно мычание исходит. А старичок в подпоясанной рубахе манит и манит: ступай, мол, со мной и ничего не бойся, не то поздно будет. А оно и впрямь, дело к развязке близится: болотник вот-вот его за ноги схватит да с собой в болото утянет, а кикимора ему в этом с большим удовольствием поможет… Остается одно: послушаться старичка, похожего на гриб-моховик. А он уж спиной к нему повернулся и пошел неторопливо и не оглядываясь. Мол, пойдешь со мной или не пойдешь – дело твое, и меня уже не касаемо. Делать нечего, двинулся Виталий Викторович за ним. Ноги едва не по колено проваливаются, однако трясины болотные то справа, то слева остаются. Очевидно, знает старичок-моховичок дорогу… Скоро выбрались на сухое место.

«Все, – довольно произнес старичок. – Теперь можешь идти смело, куда вот этот клубок укажет»…

Достал он из кармана клубок бечевы и катнул его меж деревьев. Клубок покатился, разматываясь, и Щелкунов пошел за ним, бечеву из виду не упуская… Шел долго, покуда клубок весь не размотался. Чаща лесная кончилась. Он прошел еще несколько шагов, и в глаза ему ярко шибанул солнечный свет…

Виталий Викторович открыл глаза. В щель между занавесками пробились лучи солнца, и оно светило ему прямо в лицо, и уже не утро, а день был в самом разгаре. Солнце подбиралось к зениту.

Щелкунов поднялся – это получилось у него не без труда, однако не так, как вчера, когда ему понадобилось с полминуты (если не больше), чтобы сначала присесть на постели, а потом, собравшись с силами, встать – и потопал на кухню. Попил прямо из носика чайника кипяченой воды, зажег керосинку и поставил на нее чайник.

Чувствовал он себя лучше, однако в голове продолжал стоять туман, и глаза видели неясно, будто поломался фокус. Высокая температура еще держалась, хотя уже сдавала позиции. Отсюда и туман в голове, и размытое зрение. Впрочем, так в жизни и не бывает: чтобы вчера еле передвигался, а сегодня был бы здоров и свеж, как огурчик.