Воля цвета крови

Олежек получил на этот раз по суду уже полные два года. Вышел он на волю в 1942 году девятнадцати лет от роду. Вернулся в Пермь, а дома-то и нет: сгорел с полгода назад вместе с бабкой и ее неуклюжей громоздкой коляской. Верно, не доглядела Прасковья Никитична за печью, вот уголек и вывалился на деревянный пол. А может, и поджег кто… Хотя, с другой стороны, кому мешала старая незлобивая калека. Безобидная была старушка, с соседями не ссорилась, да и в склоках никогда не была замечена. Напротив, с соседями дружила, и те, что жили по соседству с ней, помогали бабушке, как могли: кто за хлебцем в магазин сходит, кто воды с колонки наносит…

Помыкался Олежек с несколько месяцев в Перми, а в самом начале сорок третьего года собрал в узел свои простенькие вещички и приехал в Казань, где проживал в частном секторе на улице Сабан его закадычный дружок. Звали его Тихоном, а кличка у него Тихоня. С месяц как откинулся. Встретились тепло. Поговорили о прожитом, попировали с неделю, по шалавам местным прошлись, кажется, никого не пропустив… Потом стали кумекать, где бы деньгами разжиться, да так, чтобы хватало на все удовольствия сразу и при этом чтобы еще оставалось. К тому же Пижон – а кличка эта к нему уже прикрепилась намертво – страсть как любил хорошо одеваться. Эту науку он усвоил от бабки Прасковьи Никитичны, которая вразумила с детства: «Хорошо одетый человек внушает уважение и почтение. Это только провожают «по уму», а встречают, кто бы ты ни был, всегда «по одежке»…

* * *

С Тихоней Олег сошелся на этапе в Вятский исправительно-трудовой лагерь К-231, располагавшийся в краю необжитом, медвежьем, посередь болот и тайги, в непроходимых сосновых и смешанных лесах близ нового поселка Рудничный Коми-Пермяцкого национального округа Молотовской области и совсем недалеко от станции Лесная. Случилось так, что в лагерь Олег с Тихоном ехали в одном вагоне и, к взаимной радости, попали потом в один отряд…

После суда через два дня отправили Олежку Рамзина на этап. Зашли в камеру, сказали собирать вещички и повели. Куда – было непонятно, а задавать вопросы – себе вредить: ответа никакого не получишь и отношения с конвойными, скорее всего, испортишь. Привезли его в арестантском черном автобусе на вокзал и посадили вместе с такими же, как он, арестантами в один из грязных, покрашенных зеленой краской вагонов (зовущихся в народе столыпинскими). Внутри они похожи на купейные, вот только вместо легких деревянных лакированных дверей купе – решетки из толстой проволоки, как вольеры в зверинце каком. Да под самым потолком зверинца крохотное оконце, тоже решеткой забранное. Это чтобы этапированные «пассажиры» вагона понемногу привыкали на небо в клеточку смотреть. С противоположной стороны вольеров – узкий коридор, по обоим концам которого стоит недремлющий конвой, беспрестанно смолящий цигарки. Олега Рамзина втолкнули в одну из таких клеток, где вместо четырех человек находилось не менее дюжины, и с металлическим лязганьем заперли за ним решетчатую дверь.

– Эй, начальник, куда ты его? Тут и так уже не продохнуть, – услышал голос чернявого парня прямо у самого уха Рамзин.

– Ты побазлай еще, – осадил парня один из вохровцев, – не на курорт едешь. А если еще раз гавкнешь, так я вам еще двоих суну! Уяснил? – строго поинтересовался караульный.

– Все, все, начальник, молчу, – сразу дал заднюю разговорчивый парень и правда замолчал.

Кто-то подвинулся, освобождая место. Как ни странно, но выискалось место даже присесть. Правда, лишь одной половинкой задницы. Хоть какая-то подмога! Не стоять же всю дорогу до лагеря на своих двоих…

Как оказалось, парень замолчал лишь на короткое время, когда вохровец удалился в конец вагона, он снова подал голос, обращаясь на этот раз уже к Олегу:

– Это еще ла-адно… – протянул он. – Я досюда из СИЗО в телячьем вагоне ехал. Поезд был сплошь арестантский, и сколь нас в нем ехало, про то лишь комендант поезда только знал. Да и то вряд ли… Представь себе товарняк, справа и слева деревянные нары в два яруса без тюфяков и соломы, посередине узкий проход, двум человекам не разойтись. В вагон грузились по сорок человек. Ну а что, – усмехнулся разговорчивый парень, – люди ведь не телята, могут ехать и в тесноте. Так мы, когда на ночь на нары ложились, помещались только боком. И чтобы на другой бок перевернуться – так это можно только всем враз и по команде. А иначе-то никак. Оконцев два или три, маленькие, зарешеченные. Так подходить к ним, когда поезд останавливался, вообще было нельзя! Караульные и пальнуть могли! Представляешь, ты к окну подходишь, чтобы глянуть, куда тебя чертова судьбинушка занесла! Посмотреть, что за местность или населенный пункт, а тебе в лобешник пуля прилетает! И кранты… Полюбопытствовал. При мне одного фраера из Питера так застрелили, – снова криво усмехнулся парень. – А так, на ходу, один из нас садился у окошка этого и сообщал, что мы проезжаем и что он вообще видит: лес там, домишки, поля… Типа глазами нашими был… А ты по какой статье? – без всякого перехода с темы на тему спросил парень.