Воля цвета крови

Основной трудовой обязанностью заключенных была вырубка леса, разросшегося на водоразделах рек Камы и Вычегды, с целью дальнейшего обживания этого района и использования высвобожденных площадей в гражданском строительстве.

После того как Тихоня и Олег расположились в бараке, к ним подошел нарядчик, сумрачный зек с пятнадцатилетним тюремным сроком, и коротко, тоном, не терпящим возражений, распорядился:

– В общем, так, пацанва, завтра на лесозаготовках будете работать. Не на курорт приехали, нечего вам здесь разлеживаться!

– Не по масти нам деревья валить, – уверенно отозвался Тихоня, – блатные мы. Пусть мужики на государство корячатся!

– Слыхал, что чиграши[28] говорят! – последовал одобрительный гул из угла блатных.

– Пойдешь, сопля, никуда ты не денешься, – осклабился нарядчик и зло добавил: – И в три смены будешь пахать, пока тебе не разрешат передохнуть! А откажешься, кинут тебя в кондей[29], и там ты все сразу осознаешь, что тебе можно, а чего нельзя…

– Ты мужик, ты и паши! От работы кони дохнут! – огрызнулся Тихоня.

Пижона и Тихоню приняли к себе блатные, выделили место в своем углу. По сравнению с мужиками и разного рода политическими их была всего-то горстка. Что их отличало, так это невероятная сплоченность, чего невозможно было встретить ни в одной группе заключенных. Старшим среди них и непререкаемым авторитетом был урка по кличке Рашпиль, получивший свой первый срок еще при Николашке. Сухонький, маленький, потерявший зубы во время цинги, он обладал невероятной силой воли, не проржавевшей со временем, а даже наоборот, многократно окрепшей. Выслушав чиграшей, он лишь вяло улыбнулся, показав десны, и прошепелявил:

– На работу все-таки выходите. Не те нынче времена… Делайте вид, что вкалываете. А не то и правда в кондей вас кинут, на хлеб и воду, – добавил фартовик. – За ними не заржавеет… А там долго не протянете. А так вышел на деляночку, костерок развел, чифирю замострячил, цыгарочку в зубы – лафа! Чем не жизнь? А выработку, что мужики с политическими подымут, все равно на всех раскидают…

С тех пор каждое утро, просыпаясь под удары молотком по куску рельса, Пижон и Тихоня безропотно топали на развод, а потом вместе со всеми выходили за ворота лагеря – мужики тем временем получали лопаты, пилы, топоры – и шли на лесосеку, где, конечно же, лес не валили, сучья не обрубали, а лишь жгли костры, курили махру и травили байки. Конвойные, да и вообще администрация лагеря блатных не особо трогали, ведь они были социально близки власти и духу режима, в отличие от осужденных по 58-й и 59-й статьям; во многом на них держалась вся лагерная дисциплина. Блатные занимали все хлебные места в лагерной обслуге, начиная от нарядчиков и заканчивая кладовщиками, и никогда не голодали, в отличие от остальных заключенных, в особенности политических, которые частенько покупали хлебушек у блатняков за весьма приличные деньги или выменивали на теплую одежду. Пижону и Тихоне, как и прочим «социально близким элементам», не пришлось голодать и мерзнуть даже в лютую зиму с сорок первого на сорок второй год. В то время, как с лесосеки частенько стали привозить трупы заключенных, умерших от холода, болезней и физического истощения, – а таковые объявлялись администрацией лагеря убитыми при попытке к бегству, – блатные через своих людей в лагерной администрации покупали продукты питания с воли. Денег для этого они имели в достатке после одной крупной аферы, которую при помощи нарядчиков (и, скорее всего, с ведома и при попустительстве лагерной администрации) провернули блатари с подачи Пижона. А придумал он вот что: поначалу в лагере распускается слух, что скоро приедет продуктовый ларек, в котором будут продаваться для заключенных различные съестные припасы. Затем к политическим приходит нарядчик, разумеется, из блатных, – со счетами, папкой с бумагами и остро отточенным карандашом, – и объявляет, что в лагерь на днях прибудет рыночный ларек, в котором по базарным ценам будут продаваться различные продуктовые товары. Желающие приобрести какие-либо продукты могут записаться у нарядчика, для того чтобы припасенных в ларьке продуктов хватило для всех. На вопрос: «На какие продукты можно записываться», нарядчик ответил:

– На какие хошь…

Люди поверили – все ж таки нарядчик какая-никакая власть, да и начальство лагеря не может быть не в курсе – и к нарядчику выстроилась очередь. Заключенные делали заказы на колбасу, сливочное масло, сахар, даже конфеты – сдавали деньги, называли фамилию и расписывались в бумагах против нее. Денег не жалели, – существовала надежда, что можно будет подкормиться, хотя бы немного окрепнуть, поскольку с валкой и обработкой леса, чем они каждодневно занимались, можно было до весны не дотянуть. Надеждам не суждено было исполниться: несмотря на то, что все это было обставлено официально, затея с ларьком с продуктами по рыночным ценам оказалась чистейшей аферой, которая отняла последние деньги у политзаключенных в пользу блатных. Жалобы начальнику лагеря ни к чему не привели: