Волк

И он всегда все дорисовывает до конца. А ведь в нашем возрасте трудно сосредоточиться на чем-то дольше пятнадцати минут, не вздыхая и ни на что не отвлекаясь. Разве что на играх.

Йорг закончил. Он бросает палку в лес и бредет обратно в хижину. Выждав немного, я подхожу ближе. Он действительно рисовал. Я различаю деревья, тропу и нас в колонне. Йорг нарисовал наш поход! Всего несколькими штрихами, но все узнаваемо. Вот этот человечек с упрямо торчащим вихром – я. Вот Питрич со смартфоном в зарослях дикого чеснока.

Себя Йорг изобразил с компасом и в шляпе с широкими полями. Такими я представляю себе древних первооткрывателей. На суку над ним чистит перья птичка.

Я как зачарованный смотрю на рисунок и с запозданием замечаю рядом с собой Марко.

– Спасибо, что спас нас сегодня, – говорит он, сплевывая себе под ноги, и, наклонив голову, смотрит мимо меня на рисунок Йорга в пыли. Марко разбегается, и я успеваю лишь выдавить «Эй, стой!», как он уже скользит по пыли, по деревьям, по тропе, по шляпе Йорга-первооткрывателя.

Один раз, второй, ненужный третий.

Потом, снова наклонив голову, разглядывает то, что осталось от рисунка, – сосредоточенно, как Йорг во время рисования.

Птичка выжила, глядит растерянно.

– Ты что-то хотел сказать? – спрашивает Марко.

Ни я, ни птичка ничего не отвечаем.

– Вот и ладненько, – говорит Марко.

VII. У костра

Наступает вечер, и кто-нибудь, едва умеющий играть на гитаре и петь, непременно играет на гитаре и поет. Это Патриция Бельман. Она вздыхает, стенает и тянет мелодию. Узнать можно только самые известные песни. Но, может, это только мне ее концерт не нравится. Питрич, например, смотрит на Беллу с обожанием и подпевает ей или только делает вид, что поет, беззвучно открывая рот.

Одна песня религиозная, другая детская, следующая на английском, за ней попсовая. А эта… индийская? Нет, скорее, какой-то вымышленный язык.

– Синан, знаешь какую-нибудь песню, популярную у тебя на родине? – хрипло спрашивает Белла, глядя на Синана.

– В Пиннеберге? – уточняет Синан.

– В Турции, – говорит Белла.

– Мои родители из Албании, – сообщает ей Синан.

– Так, а теперь все вместе! – поспешно меняет тему Белла и затягивает, закрыв глаза: – When I find myself in times of trouble, Mother Mary comes to me…

Когда она замолкает, гитару берет повар и наяривает в стиле хеви-метал песню о своем трудном детстве в панельном доме в ГДР. Струны рвутся. Повар исчезает в лесу, земля трясется от его шагов.

Некоторое время все молчат.

Про струны я выдумал.

Чтобы молчание не затягивалось, Питрич предлагает запечь картошку в фольге. Он с таким энтузиазмом кладет картошку в золу, будто всю жизнь только о том и мечтал – печь на углях картошку в лесу в Бранденбурге.

А когда он говорит: «Пока картошка печется, мы поиграем во что-нибудь все вместе», – я не выдерживаю и ухожу.

Йорг уже лежит в постели и собирает кубик Рубика.

– Я сегодня видел в лесу оленя, – говорит он.

– Дитмара?

– Что?

– Олень не просил мне чего-нибудь передать?

– Ну ты и странный. – Из уст Йорга это почти комплимент. Его пальцы ловко крутят разноцветные сегменты, кубик щелкает в духоте сонной хижины. Я открываю окно, впуская свежий воздух и смех других. До нас доносится и хохот Марко.

Мне снова вспоминается поход. Как Марко что-то втолковывал Йоргу у него за спиной. Я раздумываю, не спросить ли, чего Марко от него хотел. Слишком долго раздумываю.

Йорг откладывает кубик и натягивает одеяло до подбородка.

– Мы с папой ходили на Троицу в поход по Гарцу, – говорит он, громко и уютно зевая. – Хотели подняться на Брокен – на самую вершину. На полпути погода испортилась, поднялся сильный ветер, начался ливень. Мы были готовы к непогоде, но не к такой. Чем выше мы поднимались, тем сильнее дул ветер. Но мы решили не сдаваться, даже когда… даже когда уже перед самой вершиной я… поскользнулся и… а еще мой рюкзак, оттуда все… выпало… Такой ветрище… Не сдаваться и…

Я жду, когда Йорг починит фразу и завершит ее, но он уже поднялся на вершину храпа.

Интересно, чем заканчивается история? Йорг с отцом не сдаются и находят на вершине укрытие от непогоды, промокшие до нитки, но довольные, и у Йорга прибавляется еще один значок на старом рюкзаке, с которым лазили по горам еще его отец и дед.

Истории, которые я себе представляю и выдумываю, всегда заканчиваются лучше, чем в реальной жизни или в дурацкой школе. В воображаемых историях жизнь лучше. В этой истории я хоть и ворчун, но внушаю некоторую симпатию, а Йорг – жертва. А финал я еще не придумал.

Некоторые истории мне даже не выдумать лучше, чем в жизни. У истории моих родителей никогда не бывает счастливого конца. Хотя к лучшему, что они расстались.

На окне болтается древняя рваная сетка от комаров. В дырки пролезла бы даже небольшая лошадь. Но я все равно оставляю окно открытым: в комнате слишком душно. Зато я обрабатываю все спреем от комаров: себя, одеяло, храп Йорга.