Волк. Юность.

…Я взлетаю на вал, взбираюсь на вышку и холодею — из ворот несутся… Этого не может быть, но тем не менее — вот они, отборная гвардия короля Тушура, его птичья кавалерия! Их немного. Вряд ли больше, чем нас. Но эти монстроподобные псевдостраусы бегут так шустро, что в один миг пролетают расстояние в четыре сотни метров от распахнутых ворот Кыхта, до проходов, прикрываемых нашими камнемётами. А со спин гигантских птиц — стрелы. Копья. Дротики… У перехода — свалка. Наши подтягиваются туда, все, кто может. Хвала Высочайшему, у кого — то хватило ума оставить прикрывающие отряды на оставшихся двух переходах и выкатить поперёк них телеги с торчащими в стороны копьями. Даже одному страусу их не перепрыгнуть, а тем более с всадником в доспехе. Но тушурцы не сдаются. Птичья кавалерия валит такое же заграждение на атакуемом мосту, наши пятятся, но тут в свалку врезается конный отряд. А затем я холодею — впереди скачет дель Саур, ведущий своих людей в самоубийственную атаку. Пытается выиграть время?

… — Коня мне! Живо! Все за мной! Арбалеты — готовь!!!

Надсаживая горло и срывая связки проорал я изо всех сил. Твою же мать!!! Всадников герцога уже перемололи. Во всяком случае, его стяга я уже не вижу. Там — каша. Мясорубка. Но тушурцы застряли. Точно застряли. Кто — то из наших оказался умным. Или предусмотрительным. Солдаты с громадными, в рост осадными щитами, которые должны прикрывать их от стрел, построили цепь, ощетинившуюся пиками. Они длиннее копий, которыми вооружены всадники, и птицы не идут на острия, несмотря на все потуги своих хозяев… Я пускаю Вороного в бешеный аллюр, а следом за мной раздаётся дробный гул четырёх с половиной сотен конных воинов. И в голове у меня единственная мысль — если рабы сейчас взбунтуются, нам конец… Но тут же все посторонние мысли вылетают у меня из головы, в ней только пустота, холод и равнодушие. Как положено истинному воину в сватке. Никаких лишних эмоций. Битва, и больше ничего… Взмах копья, и за моей спиной начинают вырастать крылья — это мои солдаты разворачиваются в цепь. Лишь бы пехотинцы продержались ещё чуть-чуть… А из ворот Кыхта валит толпа простых солдат! Вот оно! То, что я ждал! Та самая неприятность! Держись, ребята!.. Наши копья не простые. Их наконечники из лучшего металла во Вселенной, того самого, что идёт на обшивку звездолётов во всей известной Галактике, независимо от рас и видов разумных, её населяющих. И они врезаются в широкие груди громадных страусов, которые закрыты не только плотными жёсткими перьями, самими по себе являющиеся лучшей бронёй, но и небольшими металлическими сетками, затянутыми ремнями. Хриплый клёкот, визг, почти как у собаки, страшная сила пытается вывернуть у меня из рук оружие, с ног до головы окатывает тёплая солоноватая струя крови, но пехотинец прикрывает меня ростовым щитом, а я держу копьё. Страус вскидывается, бьёт когтистыми лапами, уже лёжа на боку, а его всадник тщетно пытается выдернуть придавленную тушей птицы ногу, и сразу две секиры опускаются на него, рассекая войлок кольчуги, словно бумагу… Остальные мои воины не отстают от своего командира. Треск, лязг, клёкот и вопли умирающих, слитный щелчок сотен арбалетов… И сразу становится легче. Стрелы с игольчатыми наконечниками раздвигают кольца птичьих кольчуг, прошивают перья, находят могучие сердца, качающие кровь со страшной скоростью. Серпы другого типа стрел выносят всадников, отрубают им руки и ноги, головы мячиками прыгают по земле, бьётся и сучит длинными лапами обезумевший страус, которому такая стрела, выпущенная в упор, осекла половину голенастой ноги. Длинный изогнутый клюв хватает кого — то из тушурцев, вырывает из него куски плоти… Те, кто спешил на подмогу королевской гвардии замерли, заколебались… Третий залп! Всё! Они сломались! Воины на птицах легли практически все. И только тут я замечаю, что стою на валу из трупов. Из мёртвых человеческих и конских тел. Мы бились на павших фиорийцах… А мои ребята словно осатанели. Они стреляют уже не залпами, а поодиночке, и тушурцы один за одним валятся на землю, словно подкошенные. Расстояние слишком мало, арбалетные болты пробивают сразу два, а то три тела. Войлок им не преграда. С тыла раздаётся дикий рёв, в котором нет ничего человеческого — это бегут к нам на выручку те, кто был в лагере. Задерживаетесь, ребятушки. Долго копаетесь… И летит первое огненное ядро прямо в цель, попадая точно в первую шеренгу выживших при обстреле из арбалетов. Вспухает огненная стена, дикие крики, почти мгновенно затихающие, вопли, а потом, поскольку лёгкий ветерок в сторону реки тянет от города, до нас доносится непередаваемая вонь горелого мяса и сожжённой нефти… Но я ещё успеваю рассмотреть, что городские ворота, через которые осаждённые пытались организовать вылазку, медленно захлопываются. И тогда вся сила вдруг уходит из мышц, и я медленно, покачиваясь на мягких телах мертвецов, спускаюсь на землю. А наши уже рядом… Перелазят через жуткий вал и останавливаются, потому что перед ними — грязное, чадное пламя нефти и человечьего жира…