Волк-одиночка

Хотя, если разобраться, я вовсе не старался примазаться к ненормальному племени влюбленных. Ни с поцелуями к ним не лез, ни с объятиями. Просто шел себе, и шел мимо, гордо неся восьмидесятикилограммовое тельце на все еще плохо гнущихся ногах. Пока было их время – часиков этак до одиннадцати. Позже на этих самых скамейках если и будет происходить какая любовь, то только за деньги. Но и та будет редкостью. После одиннадцати в город придет время Большой Охоты. Мое время, в котором я не буду чувствовать себя третьим-лишним.

Странно, правда? Я по жизни – раньше – был совсем не кровожаден. Нет, не так. Кровожадность – неверное слово, у меня и сейчас таковой нет. Просто раньше я был более спокоен, более великодушен, прощая порой такие поступки, за которые сейчас не раздумывая полез бы в драку. И это при том, что психологи в один голос утверждают – с возрастом человек становится более степенным. У меня, им в пику, ничего похожего не приключилось. Даже наоборот – я стал куда более импульсивным. Нервы, знаете ли, ни к черту.

Вот до чего довела дурацкая, суматошная жизнь в лихую эпоху перемен простого парня, который в пятнадцать лет – был такой случай – три часа не мог решиться отрубить голову обыкновенной курице. Я стал таким, какой я есть, за время работы в хваленом – чтоб ему кошмарные сны каждую ночь снились – третьем таксопарке. После многочисленных ночных и дневных поползновений на меня, как владельца машины и некоторой – часто мизерной – суммы денег. После того, как мне проломили череп (слава богу, слегка и не задев при этом мозг), вышибли в разное время в разных местах несколько зубов, прострелили определенное количество мышц и переломали совершенно неопределенное количество костей. В общем, работенка была та еще. И кадром я на ней стал тем еще. Как говорится, с кем поведешься, от того и наберешься. Или еще лучше: с волками жить – по волчьи выть. И я выл. Фигурально выражаясь.

Я, между нами, девочками, говоря, мог бы и не служить в армии. Жалеть, конечно, не жалею – все-таки элитное подразделение, секретное, и все такое. Отцы-командиры – народ умелый, хоть и грубый. Но я не к тому. Большую часть того, что дала мне служба в этом подразделении, я вполне мог освоить, пребывая в гражданском состоянии таксиста. Например, использовать многие виды легкого и не очень стрелкового оружия. Да чего там скромничать – я мог бы прочитать курс лекций юным ленинцам в плане конспирации и подпольной борьбы со всякого рода нежелательными элементами, провести курс молодого бойца среди подрастающего поколения американских коммандос. В общем, в данный момент я мог почти все в пределах города. В разумных, конечно, пределах. Пойти с шашкой на танк или с кистенем на гаубицу я бы не решился. Потому что человек не наглый. Мне чужого не надо.

Но и свое за здорово живешь я отдавать не собирался. А потому шел сейчас, хромая на обе ноги, руки и голову, в сторону молочного комбината. Там, я так думал, находится человек, которого родные и близкие кличут Каменой, и который есть мозг одного очень нехорошего предприятия с отчетливым криминальным запахом.

Я знаю кучу древнерусских пословиц и поговорок, среди которых есть и такая: «Рыба гниет с головы». Умная пословица. Как старый кулинар, я мог себе представить, что, сколько не кромсай в этом случае хвост, суп из головы все равно получится хреновый. А потому решил, что правильнее будет рубануть ее самое – и выбросить. Чтобы не воняла лишнего.

Задумано было более, чем круто – прийти к одному из полукриминальных воротил и спровадить его в места, богатые дичью, где бродит Маниту. Со стороны, наверное, могло показаться, что грузовик таки сильно пожамкал мне голову, и мой мозг по этому поводу стал мозгом круглого отличника, который свихнулся, выучив назубок полный курс высшей математики. Но это только со стороны. Я ведь уже побывал в здании молочки и видел его изнутри. Я мог составить впечатление и об охране Камены, которая, к слову сказать, не впечатляла, и о том, как можно с наименьшими потерями добраться до вожделенного тела, лелея в душе мечту поместить это тело в красивый – строгостью своих линий – деревянный ящик.

Я надеялся, что все у меня получится. Главное – чтобы Камена в это позднее время был еще у себя в кабинете. Но, если он был там в прошлый раз, то почему в этот должно оказаться по другому? Человек он, хоть и без всяких признаков совести, но деловой, так что я надеялся застать его за тем самым столом, за которым оставил. Может, даже в том же самом костюме. Хотя это, конечно, вряд ли.

По мере продвижения меня к цели влюбленных на улицах становилось все меньше и меньше. В принципе, ничего удивительного, о чем я и говорил: время приближалось к одиннадцати, и это была уже не их пора. На авансцену готовились выйти антисоциальные элементы вроде меня, сердешного. Занавес подрагивал в нетерпении.