Волк-одиночка

Шел я довольно-таки быстро – по крайней мере, если сравнивать со мной же утренним. Я не шатался, как пьяный, и ментам, окажись они тут, не к чему будет придраться. Хотя, по большому счету, уж они-то всегда найдут. Во всяком случае, столбы я не обнимал, вел себя вполне пристойно и целеустремленно двигался вперед. Причем, самое интересное, с успехом. Не смотря на то, что порой меня заносило на поворотах.

И чем ближе я приближался к цели, тем спокойнее становился. Хотя, наверное, с точки зрения клинической психиатрии, это неправильно. И вообще, все мои действия с этой точки зрения выглядели неправильно. Ну какой дурак, скажите, среди ночи попрется в гордом одиночестве наводить шорох в стане серьезной мафиозной структуры? какой дурак будет чувствовать при этом моральное удовлетворение, поскольку считается – им самим, конечно – что он выполняет свой долг? какой дурак, вместо того, чтобы в укромном логове тихо и спокойно зализывать раны, станет насиловать собственный нехорошо себя чувствующий организм, идти куда-то и подвергаться риску почувствовать себя еще более нехорошо? Ответ был один: такой идиот – это Миша Мешковский, горячо любимый и не менее горячо уважаемый я. Прошу любить и жаловать.

В общем, действительно клиника. Что-то мои папа с мамой сделали не так в памятную ночь моего зачатия. Поэтому и результат получился не такой. И в данный момент вышеозначенный результат топал по тротуару, весьма похожий на товарища Чингачгука выдержкой и спокойствием, хотя и не боевой раскраской.

Я – если хотите, можете смеяться – понимал индейцев. В данный, во всяком случае, момент. Конечно, они спокойны перед битвой, будь то групповуха или поединок. А чего им волноваться, когда все равно битвы не избежать – настало время томагавков. И ничего изменить нельзя. В предстоящем бою все будет зависеть только от тебя – твоей силы, ловкости, умения быстро реагировать, мозгом и телом. Все остальное – судьба, карма, предопределение – играет роль статиста, их участие в процессе сведено к минимуму, потому что их удел – влиять на события в более или менее глобальном масштабе, в перспективе. А вмешаться в действие – тут даже их потусторонних сил не хватит. Действие – удел человека. Единственное, чем он еще может управлять, что зависит от него самого.

Поэтому и спокойны краснокожие, расчехляя свои топоры – знают, что Великий Дух отдыхает. Поэтому, собственно, и я был спокоен тоже. Что толку гадать – выдюжит ли организм? Все равно назад уже не повернуть – завтра Камене ударит моча в голову, и он пошлет ко мне гонца с заданием узнать, как завершились мои переговоры с работниками таксопарка. И что я ему скажу? «Извини, брат, не успел я с ними переговорить. А на то, что я вчерась в таксопарк заходил, ты внимания не обращай. Это у меня привычка такая – забежать и посмотреть на постную физиономию Макареца. Я без этого жить не могу»? Но ведь гонец не поверит. Покрутит пальцем у виска – моего или своего, какая разница? – и поедет докладывать боссу. А босс у виска крутить не станет – он, скорее, голову открутит. И голова, между прочим, будет моя. И отсидеться в обороне я уже не смогу – война в городских условиях, тем более война одиночки, должна быть только наступательной, в этом ее единственная надежда на успех.

Поэтому я и атаковал первым. Правда, штурм номер раз захлебнулся. Но это не беда. Просто соперник попался достойный. А с такими драться – одно удовольствие. Поэтому к Камене я испытывал определенный интерес, который можно было бы назвать профессиональным, занимайся я подобными делами постоянно. Для такого борца со злом и несправедливостью, как я, он был вполне подходящим противником. Впору расклеивать афиши: «Матч века! Грандиозное шоу! Претенденты бьются на смерть!», или что-то в этом духе. Зрелище предстояло быть грандиозным, и лучше бы мне, конечно, смотреть его со стороны, но так уж получилось – я был одним из претендентов.

Впрочем, я не в обиде. Да и глупо обижаться, когда сам заварил эту кашу. Вернее, кашу заварил Камена. Но ведь меня никто не заставлял брать самую большую ложку и первым переться к нему на обед. А я взял и приперся. И увяз в этой каше по уши. И, наверное, правильно сделал – потому что если бы считал, что это неправильно, ничего такого и творить бы не стал.

Мощные корпуса молококомбината появились из тьмы и тумана лишь ближе к половине двенадцатого. Давно рассосались романтики-влюбленные, теперь по улицам, шатаясь, бродили пьяные пижоны, изредка цепляясь друг к другу или к случайным прохожим, и тогда возникали драки. Впрочем – не так уж часто. Пижонам тоже было не интересно получать по сопатке. В общем, ночная жизнь шла своим чередом, почти ничем не отличимая от самое себя десяти– или двадцатилетней давности.

Остановившись перед воротами комбината, я осмотрелся. Вокруг никого не было. Туман надежно упрятал окна домов напротив, обезопасив меня и с этой стороны. Даже свет уличных фонарей почти полностью растворился в его белесой шубе, отчего мир стал слегка нереальным.