Волк-одиночка

– В дорогу, – сказал я. – Труба зовет. Мне нельзя у тебя долго задерживаться: разомлею, а то, чего доброго, и вовсе засну. А разомлевший, равно как и спящий, воин – уже не воин, а шмат мяса, костей и ливера, с которым можно делать все, что угодно.

– Но ты же сказал, что не знаешь, куда тебе ехать, – она обиженно надула губки.

– Ничего подобного. Я сказал, что мне кровь из носу нужно попасть на похороны Четырехглазого.

– И ты сейчас туда едешь?

– Угу, – я кивнул. – Если хочешь, поехали со мной.

– Давно бы так! – она проворно вскочила, уже совершенно не стесняясь – не говорил ли я, что оба мы чувствовали себя, словно давным-давно вместе? – скинула порванный пеньюар и тоже принялась одеваться.

Полуприкрыв глаза, я наблюдал за ее движениями. Стройная, изящная, хрупкая. Каждый жест – выверен, каждое движение – совершенство. Ну, натурально – лебедь белая. И вместе с тем что-то хищное. Она и в постели вела себя так же – то лебедем, то пантерой. Правда, за сравнение не поручусь, поскольку с представителями животного мира спать не доводилось, но, во всяком случае, именно такое сравнение у меня и напрашивалось.

Много времени на сборы ей не потребовалось. Брючки, белая блузка, черный жакет. Несколько ловких движений над волосами – и готова прическа. Несколько мазков пудрой и губной помадой – и макияж наложен. Впрочем, с ее-то данными грех было долго торчать перед зеркалом, прихорашиваясь – подозреваю, что ей шло буквально все, включая униформу путейца-ветерана.

– Я готова, – отрапортовала она.

– И я готов, – подтвердил я.

Мы вышли в ту самую комнату, что была оснащена суперлюстрой, и довершили начатое – я влез в свою слегка потрепанную, но все еще крепкую и теплую куртку, она накинула на плечи темно-синий плащ, изнутри чем-то утепленный, и покинули дом.

Дверь она запирать не стала, а в ответ на мой удивленный взгляд пояснила:

– Чужие тут все равно не ходят.

– Свои-то ходят, – возразил я.

– Ну и пусть ходят. Может, им надо чего.

Железная логика. Конечно, надо. Кабы ничего не надо, так они и не ходили бы – дома сидели.

– А если Камена объявится?

– Сядет и будет ждать. Мы же все равно потом ко мне поедем, вот и встретишься с ним. Ты же этого хотел.

– Ну, да, – кивнул я. Эка она ловко – после похорон все равно к ней поедем. Хотя, наверное, так и сделаем. Появляться дома рискованно, а о том, что у меня сами собой завелись шашни с его бывшей подругой, Камена пока не знал. Да и никто другой, исключая нас двоих, не знал. Так что в этом доме мне находиться было не опаснее, чем в любом другом месте.

– Шикарная машина, – заметила Розочка, остановившись за калиткой.

– Трофейная, – сказал я, ковыряясь в замке. – В честном бою добыл.

– А своя машина у тебя есть? – поинтересовалась она, дождавшись, когда я распахну дверь и удобно устраиваясь на пассажирском сиденье.

– Ой, Розочка, ну зачем ты спрашиваешь такие вещи у таксиста? Неужели ты думаешь, что у меня после смены остаются силы и желание смотреть на этот металлолом?

– А почему бы и нет? – удивилась она. – Машина – это же не роскошь, а средство передвижения. Это же удобно. Я ведь, когда прихожу с работы, тоже усаживаюсь за компьютер, и ничего.

– Разные вещи, – заметил я и, чтобы было понятнее, пояснил: – Если я усядусь за баранку собственного автомобиля, я ведь все равно буду рыскать глазами по сторонам, искать потенциального клиента. Потому что это уже рефлекс – раз перед мордой баранка, значит, ты на трассе и должен зашибать деньгу. Согласись – с тобой, когда ты сидишь за компьютером, такого не происходит.

– Соглашусь, – кивнула она.

– Вот именно. А теперь, уважаемые пассажиры, пристегните ремни, наш самолет взлетает. Температура за бортом – ни к черту, поэтому просьба ко всем салона не покидать. Полет проходит на высоте ноль километров. Счастливого пути.

Она рассмеялась.

– Ты всегда такой?

– Какой? – спросил я.

– Забавный.

– Я не забавный, – возразил я. – Я хочу, чтобы мне жизнь почаще улыбалась. Вот и стараюсь, развлекаю ее. А то что-то не добавляется оптимизма, когда она начинает делать пакости.

– Ну и как, улыбается?

– Иногда, – я кивнул. – Или это я улыбаюсь. Очень трудно разобраться.

Погода за бортом «Шевроле» была довольно-таки летная, напрасно я сбрехнул, что температура за бортом – ни к черту. Она была плюсовая, градусов около десяти. Для конца бабьего лета очень неплохо.

До дома, где до недавнего времени проживал Четыре Глаза, мы добрались за двадцать минут – он, собственно, находился не так уж далеко от Взгорка. Подогнав машину к подъезду, я сообщил Розочке:

– Все, приехали. Вынос тела, думаю, состоится отсюда.

Розочка вылезла и, дожидаясь, пока я закончу возню со всякого рода замками, запорами и прочей белибердой, встала перед машиной, чтобы налюбоваться ею в фас. И заметила выбитую фару.

– Я же говорю – трофейная, – сказал я в ответ на ее замечание. – В бою и пострадала. Гуманоид по фарам стрелял, хотел в темноте войну продолжать.