Волк в ее голове. Книга I

— Артур, с добрым утром! — раздается голос Леонидаса, и я резко отворачиваюсь от прелестей Симоновой. — Прекращай щелкать ручкой, милый друг, и поднимайся.

— Проснись и пой, зуоомби, — напевает Коваль и раздражающе цокает.

Судя по «наклейке», которая мигает на экране моего телефона, Шупарская отвечает «да ладно» на сообщение Мухоноса. Прочитать больше я не успеваю: кладу на парту ручку, сотовый и неохотно встаю. Пальцы упираются в канавки надписи «НЕНАВИЖУ МЕСЯЧНЫЕ» на поверхности парты, лицо обдает мокрым воздухом из окна.

— Милый друг? — Леонидас фотографирует меня для стены позора и вопросительно поднимает бровь.

— Ну че не так с моей одеждой?

— Еще раз, для всех: пижамы, свитшоты, худи, толстовки, майки-алкоголички и мини-юбки — под запретом. Персонально для Артура: стрижка офицера СС, короткие штанишки и голые лодыжки, — найн.

— Эта стрижка, Евгений Леонидович, — современная.

— Милый друг, лично я придерживаюсь либеральных взглядов. Я обеими руками и ногами за все новое и современное. И на мои уроки я разрешаю ходить как угодно, но на остальных — надевай парик.

— Эта стрижка — современная, — с вызовом повторяю я.

А-ааа, убейте меня. Чем мне нравится Вероника Игоревна, так тем, как ловко избегает подобные темы. Она бы скорее поинтересовалась, что общего у грозового облака и батарейки, и еще повела бы нас ловить молнии в банку из-под огурцов.

И мы бы точно не обсуждали всем классом мой причесон.

— Артур, ты знаешь, что отличает человека от других существ?

Я открываю рот, но Леонидас не дожидается ответа:

— Умение адаптироваться социальным нормам. Например, у учеников гимназии должна быть аккуратная стрижка, а не стрижка гитлерюгенд.

Раздаются смешки.

— Строго говоря, — я тоже улыбаюсь, — в каждом из нас живет по килограмму бактерий, а клеток этих бактерий раз в десять больше, чем наших клеток, так что мы скорее не люди, а кишечные палочки в скафандре.

Кто-то фыркает от смеха, у Леонидаса дергается бровь.

— Умничаем?

— Мы не на «модном приговоре», Евгений Леонидович. В гимназии надо оценивать выученные уроки.

— Вау, — доносится слева. Сзади восторженно присвистывают.

Леонидас насупливается на секунду, затем усмехается.

— Да не вопрос. Прошу к доске. Напиши мне формулу емкости.

Я наклоняю голову, подобно упрямому быку.

— Как бы… Вероника Игоревна меня обычно не вызывает.

Брови Леонидаса ползут вверх.

— Это еще почему?

— У меня, типа, кое-какая фигня с написанием.

На самом деле к 10 классу Артура Александровича научили писать более-менее без ошибок. Ну, или он лепит их не чаше среднестатистического гимназиста.

— Для детей с ограничениями существуют специальные классы.

Щеки у меня вспыхивают. По кабинету разбегаются голоса.

— Я не ребёнок, Евгений Леонидович.

— Для подростков, извини. — Леонидас примирительно поднимает руки. — Неправильная формулировка. Я верно понимаю, что к подросткам с ОВЗ ты отношения не имеешь?

— Ну не так серьезно.

— Тогда тебе ничего не стоит порыться в чертогах своего разума и нарисовать формулу-другую.

Видно, в лице у меня отражается такая ослиная упертость, что Леонидас вздыхает и устало трёт висок.

— Ладно. Не хочешь писать, милый друг, так СКАЖИ НАМ: что у нас такое… хмм, Лейденская банка?

У Олеси поднимается рука и слегка покачивается, будто флаг над полем битвы.

— Мы еще не дошли до нее, — отвечаю я Леонидасу.

На самом деле Вероника Игоревна рассказывала об этом на элективе, но Леонидас меня раздражает.

— Ничего не знаю. По программе у вас триста лет как должны быть конденсаторы, и я хочу услышать, зачем, черт возьми, придумали Лейденскую банку.

Он издевается?

— Банка такая. Для накопления и раздачи заряда, — неохотно отвечаю я, кося взглядом на Олесю. — Из восемнадцатого века.

Все?

От меня отстали?

— Милый друг! — По усталому лицу Леонидаса пробегает тень. — Мы не на допросе. Сделай вид, что тебе интересно.

Вытянутая рука Олеси напрягается до предела. Да и сама она вот-вот вылетит из стула, как пробка из шампанского.

— Банка… у ней есть проводники: гвоздь, воткнутый в крышку, и фольга, в которую завернута банка. Есть эээ… — я с полминуты роюсь в памяти, но не обнаруживаю там нужного термина, — стекло. Непроводник.

Кто-то ржет над моей косноязычностью.

— Милый друг, если ты также отвечаешь Веронике Игоревне… — Леонидас поднимает леденяще-осуждающий взгляд, достойный спартанского царя, и мои брови сами собой ползут вверх, — то я не понимаю, откуда у тебя «отлично».

Арррр! Ответ таков, каков вопрос.

— Если вокруг банки возьмутся за руки сто восемьдесят десантников, первый из которых коснется гвоздя, а последний — фольги, то мы узнаем много новых ругательств.

Класс взрывается смехом, и я улыбаюсь, довольный эффектом.

— От чего зависит емкость Лейденской банки?

— От химического состава эмм… стекла. Непроводника.

— Диэлектрика! — яростно шепчет Олеся.

— Не-про-вод-ни-ка, — упрямо повторяю я. — На секундочку: бывает его пробой.

Сотовый тихо мигает и отображает сообщение: