Волк в ее голове. Книга I

Я судорожно достаю телефон и нахожу снимок Дианы. Мухлади закатывает глаза.

— На хер мне ее фото?

Меня неприятно обжигает от этой грубости.

— Можно без мата?

— Учить будешь, как говорить?

— Ну я же не матерюсь.

Мухлади нервно дергает нижней челюстью.

— Лица — нет. Точка.

— То есть? Я…

— Приметы назовешь? — Он с досадой перебивает меня. — Твоя подруга или моя?

Тухлый комок подкатывает к самому горлу. Я сдерживаю резкие слова одной-единственной мыслью: наверное, Мухлади пьян. Пахнет же от него перегаром? Вот он и грубит — ибо напился не настолько, чтобы лыка не вязать, но уже осмелел, уже говорит все прямо, наотмашь, нараспашку. Ибо море по колено и чихать на людей.

— Рыжая. Шрам на животе. От аппендицита. Вроде. Шрам на шее, — глухо отвечаю я. — Ее собака в детстве погрызла. Вроде…

— «Вроде». Все у тебя, смотрю, «вроде».

Я стискиваю зубы. Он с досадой поворачивает монитор к себе, минут пять клацает мышкой. Металлически хрюкает принтер, гудит, давит из себя стопку фотографий. Мухлади перебирает их и протягивает мне одну.

Сперва я вижу что-то тестообразное, в оттенках старой овсянки. Лишь пару секунд спустя мозг распознает плечи, шею, туловище. Колтуны рыжих волос. Рыжую прошлогоднюю траву в земле. Рыжую поросль между ног погибшей.

Косой шрам на животе.

Мне делается страшно, неловко и мерзко. Я смотрю на обнаженное туловище мертвой девушки, которой явно вырезали аппендицит, и не понимаю, вижу ли рубец на ее шее или вижу грязь, тени и потеки чернил принтера.

Почему она вообще голая?

Почему она голой валяется на земле?

— Н-не знаю.

— Блядь, — тихо ругается Мухлади и выдергивает снимок из моей руки. — Еще приметы назовешь?

До меня доходит, что фото сделали на пустыре. На том пустыре, где я видел труп, где чёрный пакет угрюмо хлопал на ветру.

Нутро обдаёт холодом.

— Веснушки? — предлагает Мухлади. — Родинки? Хоть одну вещь ты помнишь?

— Ей два коренных удаляли!

— Я счастлив.

— Это не поможет?

— Это поможет, когда проснется и опохмелится наш судмедэксперт. Я не биолог и не зоолог, чтобы лазить ей в рот. Внешние приметы!

— А может… может, все-таки лицо?

— Ты тупой?

Мухлади поворачивается и смотрит глаза в глаза. Я обиженно молчу, пока не соображаю:

— Ну я, пффф… на сгибе локтя! Правого. Там, как бы, созвездие.

— «Созвездие»! — с презрением повторяет Мухлади и снова перебирает фото, и снова отправляет на печать. Кабинет заполняют ароматы горячего пластика и чернил. Из принтера медленно вылезает сгиб руки, на котором темнеет россыпь пятнышек — не то грязи, не то… родинок? Белые пальцы, очень длинные, тонкие пальцы. Чуть поодаль, обрезанная кадром, чернеет рукоятка пистолета.

Живот у меня скручивает.

Грязь. Точно грязь. Капли ее похожие на созвездие — ну и что? Машина проехала по луже и обдала девушку фонтаном из лужи. Вот и объяснение.

— Покажите лицо! — не выдерживаю я. — Прошу вас. Че есть. Н-не могу так.

Мухлади раздраженно морщится. Перебирает снимки, снова лезет в металлическую тумбочку, тут же с грохотом заталкивает ящик обратно.

— Шестнадцать исполнилось?

— Ей? Или…

— Блядь!

— Исполнилось мне шестнадцать. Можете сказать, исполнилось.

— Кому сказать? — Мухлади резко поворачивается. — Кому?! Послушай меня внимательно: у нее вместо лица… раздавленный арбуз. Этой дуре в затылок выстрелили. В затылок! — Он лупит себя по шее. — Видел ты такое в своих роликах? Хорошо понимаешь, что это значит? Потому что я не хочу иметь проблем, если ты потом начнешь ссаться в простыню или бросаться под поезд. Понимаешь? — Мухлади горячится, повышает голос. — Я не хочу, чтобы твои родители, друзья, девки, — на каждое слово он тычет пальцем в сторону дверного проема, будто там застыл невидимый призрак и не уходит который день, который год, — ко мне ходили и обвиняли, что я тебе психику, блядь, сломал, что я тебе жизнь испортил, душу твою ненаглядную… искалечил.

Мне делается дурно, жарко, но я нахожу силы фальшиво улыбнуться.

— Нет-нет. Все будет хорошо. Покажите лицо. П-прошу.

Мухлади с минуту смотрит на меня так, словно вот-вот придушит. С оттяжкой хлопает ладонью по столу и отворачивается. Несколько томительных секунд мы наблюдаем, как по железнодорожной насыпи за пакгаузами беззвучно уносится серо-стальная пуля экспресса. Когда поезд исчезает в вечерней мгле, Мухлади вздыхает и, разыскав на компьютере снимок, отправляет его на печать.

Я зажмуриваюсь.

Есть термин, который называется «ошибка игрока». При ней люди думают, что будущее зависит от прошлого, что существует вселенский баланс между хорошими и плохими событиями. Что, если вы проигрываете в казино раз за разом, то шансы сорвать куш растут.

Пока принтер гудит и тужится, выпихивая из себя очередную фотографию, я подсознательно жду, как после этих долгих, кошмарно долгих и беспокойных часов наступит что-то хорошее. Я жду этого, хотя знаю: ничего во вселенной не изменилось, и нет никой кармы, и нет баланса. И жопа, если она суждена, накроет с прежней вероятностью.

Принтер замолкает, наступает зловещая тишина.

— Опознавать будешь? Или еще посидим?

— Помолчите. Прошу вас.