Волк в капкане

Он понимал, что ведет себя как кретин, и от этого приходил в еще большую ярость. Он, черт подери, не ревновал! Ему просто было противно, что все так и облизывали ее глазами, а Рене, которую он дразнил ботанкой и считал скромницей, делает вид, что все нормально. Его бесило, что Ноэль пускал слюни на его девушку. Отто не помнил, бывало ли такое, чтобы он отбивал девиц у приятеля — возможно, если не он сам, то кто-то из подружек Ноэля давал ему понять, что не прочь переметнуться, и наверняка бывало так, что он не возражал. Но это не имело значения. Его выводило из себя, что завтра весь Гармиш-Партенкирхен будет знать, что его девчонка при нем висла на Пелтьере. Была бы она для всех, как прежде, его подстилкой, никаких проблем бы не было, но он сам так постарался, чтобы все считали, что Рене — его девушка. Ее репутацию спас, свою — угробил.

— Я же не виновата, что ты не танцуешь, — промурлыкала Рене, снова начиная ластиться к нему, как голодная кошка. — Если бы ты танцевал, я бы не пошла с ним.

— И не выставляла бы себя напоказ?

Она слышала, что его голос немного дрожит от ярости, понимала, что вызвала его гнев, но никак не могла взять в толк, чем. На какой показ? Что за бред? Если она любит Отто, это же не значит, что она не может потанцевать с кем-то другим?

— Отто, я вовсе не выставляла себя напоказ. Ты ведешь себя глупо! Ты как собака на сене! Сам не танцуешь и другим не даешь! И потом, ты же сам разрешил…

— Что я разрешил? Тискаться на виду у всех?

— Ты просто пьян, — рассердилась она. — Тебя именно это волнует? Что на виду у всех?

Ему надоел разговор. На него вдруг навалился весь этот день — фрирайд, трещина, в которую он в самом деле чудом не сорвался, рука, которая продолжала болеть как сучий потрох, без малого три литра выпитого пива, почти голая Рене на виду у толпы пьяных сальных придурков, Ноэль, который тискал ее… Отто боялся, что сорвется. Заорет, ударит ее. Остаточный адреналин после фрирайда и трещины, много пива, злость, ревность и неудовлетворенное желание вместе давали взрывоопасную смесь. Он поднялся с барной табуретки, намереваясь уйти отсюда. Хотя бы вернуться за стол (за которым сидел Ноэль и уже что-то уплетал — весь стол был заставлен едой). Главное, подальше от Рене. Но она ничего этого не понимала — он встал, и она уверенным, грациозным движением прижалась к нему всем телом. И поцеловала его в губы. Отто обхватил ее голову и отвечал на поцелуй, вкладывая в это все разрывающие его идиотские чувства. А потом резким движением развернул спиной к себе и притиснул к стойке. Процедил сквозь зубы:

— Так тебе нравится выставляться напоказ? Ну так давай выставимся по-настоящему!

Его левая рука сжала ее грудь, правая полезла под джинсы — с трудом, запястье болело, и джинсы были очень тесные. Неловкая возня разозлила его еще сильнее, он смог засунуть под ее джинсы и в стринги мизинец и безымянный палец — именно так, как ему было нужно. Рене ахнула:

— Мне больно! Перестань!

— Чего вдруг?

Большим пальцем он уперся в ее пупок, это тоже было очень больно. Когда они занимались раньше любовью, он тоже часто ласкал ее одновременно в нескольких местах, но сейчас он причинял боль; сейчас это не имело отношения к сексу, а только к наказанию, унижению и собственности. Рене попыталась освободиться, вырваться из его рук, которые сейчас были такие же ласковые, как кандалы. Но ничего не вышло — он был в разы сильнее. Он тискал ее, она слышала его быстрое, тяжелое дыхание, ее рука, шарившая по стойке, нащупала ручку пивной кружки. Подняв глаза, Рене натолкнулась на растерянный взгляд бармена. Всхлипывая от боли, обиды и бессилия, девушка вцепилась в кружку Отто, мечтая выплеснуть пиво ему в лицо. Но она не сделала этого. Частично потому что ей просто не хватило решимости, она боялась, что он сделает еще хуже, частично потому, что не успела созреть — ему этого показалось мало, и он прорычал:

— А вот теперь мы покажемся всем как надо!

И рывком повернулся к залу вместе с ней — она по-прежнему прижата спиной к его телу, его левая рука мнет ее грудь, правая на животе и под джинсами. Большинство не обратило внимания, конечно, но некоторые потрясенно затихли, несколько голов повернулись в их сторону, еще, еще…

— Прекрати! — Рене отдала бы многое, чтобы не плакать в довершение ко всему перед чужими людьми, наблюдающими за происходящим с обалдевшим видом. Но она никак не могла удержаться, она плакала от боли и унижения и потому, что не могла понять, что за дьявол вселился в ее любимого Отто и почему он так поступает с ней. Ей было больно и страшно — куда больнее и страшнее, чем в тот вечер почти месяц назад, когда она лежала на полу в холле у себя дома избитая и изнасилованная.

— Я никогда тебе этого не прощу! — всхлипнула она.

— Какой ужас, — сказал он. — Пошли.

— Нет!