Волк за волком

Был победитель Лоу, который клялся в верности Фюреру и кричала «Кровь и честь» и «Хай Гитлер!». А потом был Лука, который сидел в песке и полировал солдатский жетон отца, выдыхая из себя запрещенный законом сигаретный дым, насмехаясь над законами Гитлера. Лука, который остался позади и потерял ухо ради раненного мальчишки.

Лука, который поцеловал ее.

Большая его часть стала показываться. Как будто она была археологом, раскапывающим руины. Мазок за мазком. Кусочек за кусочком. Медленно, но она начинала видеть сквозь зазубренную историю. Да, Лука Лоу — национал-социалист. Как и Эрвин Рейниджер (во имя стольких спасенных жизней). И разве Аарон-Клаус не был одет в типичную форму арийского представителя элиты, когда Яэль его повстречала? Да и на ней сейчас та же самая форма.

Да, Лука Лоу был национал-социалистом, но внутри он был другим. Там, где это имело значение.

— Если он тебя еще тронет, хоть раз… — костяшки пальцев на руках Феликса захрустели. Обратный отсчет…

— Хватит, — Яэль повторила манеру Адель отчитывать Феликса, хлопнув по его кулаку, как она однажды отдергивала руки Аарона-Клауса от тарелки с жаренными пирожками.

— Почему?

— Артрит. Костяшки покраснели. Мое здравомыслие, — добавила она.

— Безнадежны. Каждый из них, — рассмеялся брат Адель (и вновь Яэль напомнили об Аароне-Клаусе: шутки за карточным столом, поддразнивания, взъерошенные волосы, ощущение, что ты нормальный ребенок, но только лишь на момент). На лице Феликса показалась улыбка. Он раскрыл свои кулаки и похлопал по деревянной постели. — Отдохни немного. Это, конечно, не перьевой матрас, но сойдет.

Когда она легла на дерево, оно все еще было теплым. Феликс прислонился к коробке. Так близко, что Яэль могла слышать тиканье его карманных часов, видеть веснушки на щеках, похожие на рассыпанную паприку. Он смотрел и смотрел сквозь дверь вагона, прямо на полную луну.

Яэль закрыла глаза и ей стало интересно, о чем он сейчас думал. Может, о Мартине? А еще ей было интересно, в какой вагон исчез Лука. Этому уху нужна была медицинская помощь, и скоро…

Тик-так, яях-эль, тик-так, яях-эль, тик…

Когда она открыла глаза, стояло ясное голубое утро. Спертый воздух и окраины города прокрадывались сквозь открытую дверь вагона. Дети и собаки и курицы. Шаткие корзины с грязным бельем стояли между ними, как сигнальные флаги, их тонкие крыши уже отбивались от горячих солнечных лучей. Дорога из рыхлой красной земли, готовая принять вой мотоциклов.

Феликс прислонился к двери, выглядывая в город.

Яэль присела на коробке, почувствовала отпечатки дерева на щеке. Она не спала так крепко днями (неделями, месяцами, годами?). Яэль точно не помнила.

Брат Адель оглянулся посмотреть на нее:

— Эд, ты должна это увидеть.

На улице была целая толпа людей, — кожа цвета земли, волосы еще темнее — и все они танцевали, похожие на морские волны. Люди двигались под музыку и кидали в воздух над своими головами горсти порошка, где он затем расцветал.

Цвета. Яркие, яркие и везде. Сочный фиолетовый, фуксин заката, лаймовый зеленый, желтый, как пыльца, оранжевая лава, голубой, как глаза Вулфов. Небо было переполнено ими.

— Что, по-твоему, они делают? — спросил Феликс.

Яэль знала. Они были свидетелями Холи: фестиваля, посвященного прибытию весны. Она читала о них в книгах, которые Генрике удалось спасти от национал-социалистических костров. Страницы этой книги были полны сухих английских предложений, описывающих «местных людей в Британской Империи». Автор описал Холи лишь в одном параграфе: музыка, танцы, костры и восхитительные порошковые пигменты. Когда она читала об этом, сгорбившись в стуле Генрики, она пыталась представить себе, как это выглядит.

Но Яэль никогда не думала, что на самом деле увидит фестиваль. Столько цветов в одном месте. Пыль, значившая что-то, кроме распада и смерти.

— Они празднуют, — Яэль не могла сдержать удивления. Она думала, что в современном мире, как и многие другие вещи, этот фестиваль канул в прошлое. Но они уже пересекли семнадцатый меридиан. Прочь из Рейха и вперед в Великую Восточно-Азиатскую Империю, где такие слова, как «ариец» и «недочеловек» ничего не значили. Казалось, что император Хирохито позволял людям проводить свои традиционные фестивали.

Весь город цвел, поняла она, в то время как поезд двигался вперед. Мимо их открытой двери неслись километры цветов и толп людей, пока, наконец, поезд не начал замедляться, с тяжелым треском ударяя о рельсы. Феликс высунул голову из вагона.

— Кажется, мы почти на станции.

Яэль встала. Ее глаза все еще помнили цветные облака (такие яркие, такие красивые!), но мысли были напряженнее мышц на ногах. Уголком глаза она видела, как поднимаются остальные участники. Готовятся к сумасшедшей гонке с железнодорожной станции до КПП Нью-Дели.

Эта часть гонки еще не окончена.

— Готов бежать? — спросила она Феликса.

Тот кивнул. Встал рядом с ней.