Волхонка. Знаменка. Ленивка. Прогулки по Чертолью

В 1920‑х гг. здесь жила писательница Л.М. Рейснер, работавшая в Управлении личного состава военно‑морского флота республики. Это было что‑то вроде политуправления.

Лариса Михайловна Рейснер (1895–1926), уроженка польского города Люблин, родилась в семье профессора права М.А. Рейснера и урожденной Е.А. Хитрово, находившейся в родстве с военным министром генералом Сухомлиновым.

Окончив с золотой медалью петербургскую гимназию, Лариса Рейснер поступила в Психоневрологический институт и одновременно стала единственной женщиной‑вольно‑слушательницей в Санкт‑Петербургском университете. Литературные способности ее раскрылись в университетском «Кружке поэтов» (членами этого объединения были Лев Никулин, Осип Мандельштам и Всеволод Рождественский).

Лариса сочиняла стихи («красивые и холодные») в духе сначала декадентской, а потом «научной» поэзии; под псевдонимом Лео Ринус писала литературно‑критические работы, публикуемые издательством «Наука и жизнь». В 1913 г. в альманахе «Шиповник» была опубликована ее драма «Атлантида».

Были у Ларисы Рейснер «лирические отношения» с Николаем Гумилевым, писавшим ей: «…Вы мне расскажете такие чудесные вещи, о которых я только смутно догадывался в мои лучшие минуты. До свидания, Лери, я буду писать Вам». Когда Гумилев назначил ей свидание в публичном доме на Гороховой улице, Рейснер приглашение приняла. Уже гораздо позднее возникла еще одна версия о том, почему все‑таки расстреляли Гумилева. Причиной якобы стала месть Гумилеву со стороны мужа Ларисы, Федора Раскольникова, комиссара Балтфлота. Но это лишь одно из предположений.

Современники Ларисы Рейснер отмечали ее красоту. Сын писателя Леонида Андреева писал: «Не было ни одного мужчины, который прошел бы мимо, не заметив ее, и каждый третий – статистика, точно мною установленная, – врывался в землю столбом и смотрел вслед, пока мы не исчезали в толпе». Писатель Юрий Либединский отмечал «необычайную красоту ее, необычайную потому, что в ней начисто отсутствовала какая бы то ни было анемичность, изнеженность, – это была не то античная богиня, не то валькирия древненемецких саг…»

В годы Первой мировой войны семья Рейснер издавала антивоенный, оппозиционный журнал «Рудин». Но вот как часто бывает в смутное время с поэтами и писателями – то ли собственное воображение настолько разбирает их, то ли воплощают они свои потаенные мечты, – откладывают они в один прекрасный день перо и берутся за маузер, требуя от него какого‑то слова. Так произошло и с Ларисой Рейснер. И в 1918 г. еще одной большевичкой стало больше. Она вступила в ряды РКП(б). Ходили упорные слухи, что она была и на «Авроре» в момент исторического выстрела, конечно, в качестве писателя.

«Вот Смольный начала революции. В его коридорах тяжелый шаг красноармейцев, спертый воздух… И вдруг, стук в дверь, и входит Лариса Рейснер… – Что вы умеете делать, товарищ? – Умею ездить верхом, стрелять, могу быть разведчиком, умею писать, могу послать корреспонденцию с фронта, если надо, могу умереть, если надо» (по воспоминаниям Веры Инбер).

Вскоре Лариса стала пользоваться такой же славой, как Инесса Арманд и Александра Коллонтай, со всеми соответствующими для образа жизни последствиями.

Бывший коллега по «Кружку поэтов» Лев Никулин встречался с Ларисой летом 1918 г. в Москве в гостинице «Красный флот» (бывшей «Лоскутной»), являющейся «чем‑то вроде общежития Комиссариата по морским делам». В вестибюле – пулемет «максим», на лестницах – вооруженные матросы, в комнате Ларисы – полевой телефон, телеграфный аппарат «прямого провода», на столе – черствый пайковый хлеб и браунинг. Соседом по комнате был знаменитый матрос Железняков. Тот самый, который сказал: «Караул устал!» – и разогнал Учредительное собрание. Лариса говорила Никулину:

– Мы расстреливаем и будем расстреливать контрреволюционеров! Будем! Британские подводные лодки атакуют наши эсминцы, на Волге начались военные действия. Гражданская война. Это было неизбежно. Страшнее – голод.

В августе 1918 г. в Казани Лариса «оказалась во вражеской контрразведке», из которой ей чудом удалось выбраться, да еще вынести из города шифр и печать заместителя наркома по морским делам. Она потом писала об этом сама, в очерках «Казань», «Свияжск», «Астрахань».

Затем она отправилась в Нижний Новгород на бывшей царской яхте «Межень». «Она по‑хозяйски расположилась в покоях бывшей императрицы и, узнав из рассказов команды о том, что императрица нацарапала алмазом свое имя на оконном стекле кают‑компании, тотчас же озорно зачеркнула его и вычертила рядом, тоже алмазом, свое имя» (по воспоминаниям Л. Берлина). Упоминание об алмазе заставляет более подробно на нем остановиться. Историки не раз упрекали Ларису в причастности к «охране» царских спален и будуаров. А ведь, как известно, кто что охраняет, тот то и имеет. Ничего не поделаешь, романтика революции – «Грабь награбленное!».