Волхв

Дорогой Смагин не пошел. Знал, если его начнут искать, то в первую очередь здесь, по пути на Коломны. Кленка свернул с травяной тележной колеи, размокшей и превращающейся под ногой в болотину, саженей на тридцать и шагал вдоль нее, используя дорожную вырубку, как ориентир. Можно было сразу за городом переплыть где-нибудь через реку, благо, вода не ледяная — жара спала только на днях и речка еще не совсем застыла, а затем двинуться напрямки через лес. Так до Коломен ближе верст на десять. Но он ни разу этим путем не ходил, лес за рекой не знал и побоялся заблудиться. «Вдоль дороги хоть и дольше, и опасней, но зато надежней», — определился он.

Мокрые после дождя сосны и лиственницы сливали на моментально промокшего Клёнку потоки дождевой влаги, под ногами проваливался отсыревший мох, сапоги тоже скоро набрали влаги и отяжелели. Смагин крепился. К семье он был готов идти хоть всю ночь, если позволит лес и хватит сил.

Отряд из десятка дружинников показался на дороге уже в сумерках. Клёнка заслышал легкий перестук и чавканье в грязи подкованных копыт еще издали и при их приближении уже стоял за толстой сосной, прижавшись спиной к ее скользкой коре. Он слышал тихие голоса — дружинники вполголоса переговаривались. Слов Смагин, как ни напрягался, разобрать не смог. Копыта прочавкали мимо и начали затихать, удаляясь. Он выглянул. Дорогу отсюда видно не было, только свободное от деревьев пространство угадывалось в нарастающей темноте. Городскому жителю казалось, что в лесу стоял неумолчный, непривычный гул. Скрипели покачивающиеся деревья, тяжело шумела отяжелевшая от сырости листва и ветки. Кричала где-то вдалеке перепуганная сойка, дятел перепрыгивал со ствола на ствол и постукивал, проверяя наличие жучков. Что-то кряхтело и вздыхало в глубине чащи, то ли тот же ветер дышал очистившимся после ливня воздухом и не мог надышаться, а, может, хозяин леса — леший обходил владенья и попугивал птах, да невольных путников, каким и был в этот вечер Смагин. Клёнка оттолкнулся спиной от гладкой, словно натертой камнем, коры, на которой он оставил мокрое пятно спиной, и шагнул в сгущающуюся прямо на глазах темноту.

Он остановился, когда совсем почернело и передвигаться по темному лиственному лесу, сменившему хвойный, к тому же заваленному буреломом, было уже просто опасно. Небо, затянутое свинцовыми тучами, грозно нависало над головой, готовое в любой момент пролиться дождем. Как не хватало хотя бы лунного света, с ним можно было двигаться дольше. Пройдя еще несколько сажень, он запутался в сырой и хлесткой бузине, кое-как выбрался из нее и остановился из опасений выколоть глаза или поломать ногу. И только присел на сырую покачивающуюся под его весом валежину, как понял, что скоро замерзнет. Сырой крепкий ветерок гулял между осиновых и березовых стволов, шумел в вершинах, пробирался под мокрую рубаху и студил разгоряченное тело. Клёнка с тоской оглянулся по сторонам. Недалеко проходила дорога, и разводить костер поблизости от нее было бы сумасшествием. Он поднялся, решив отойти подальше. Оглянулся, заметив направление, и шагнул в темноту. Передвигаться в кромешной черноте оказалось крайне тяжело. Он двигался почти на ощупь, старательно отсчитывая сажени и тихо матерясь, когда следующая тяжелая и мокрая ветка била по лицу наотмашь. Наконец, удалился саженей на триста. Ползая по земле, насобирал немного сырых веток, мха, стараясь выбирать посуше, насколько это вообще было возможно в отсыревшем лесу, уложил ветки шалашиком, подсунул мха и замерзшими руками поднес к сооружению кресало.

Искры летели исправно, шипели кусочки мха, ругался сквозь зубы Клёнка. Он пробился над дровами изрядно времени, измучился, но костра развести так и не сумел. Мысленно плюнув на безнадежную затею погреться, он заставил себя смириться с холодом, пробирающим насквозь, с невозможностью полноценного отдыха и дрожащий и немного напуганный уселся на поваленный ствол, рассчитывая здесь и дождаться рассвета.

Наверное, он все-таки задремал. Совсем ненадолго. Первый же луч солнца, осветивший дальние макушки тяжелых туч, заставил его вздрогнуть и, поймав сознанием накренившееся тело, быстро открыть глаза. Лес парил. Теплый солнечный ветерок дохнул в лицо Клёнки освежающе, и он, почти не осознавая что делает, подскочил на затекших ногах и, не замечая побежавших по коже уколов, с трудом распрямился и восторженно воздел руки к небу:

— Ура! Ура! Ура!

Он не прокричал эти сакральные слова, с которыми его предки тысячелетия встречали рассвет, а проговорил тихо, но торжественно. Так когда-то встречал солнце на покосе его дед Светлояр, с которым мальчишка, несмотря на разницу в возрасте, дружил по-взрослому. Светлояр не принял переход, хоть и вынужденный, своего сына в христианство. Он не проклял его, не обругал, вообще, ни словом не помянул, но из дома в Коломнах выселил тот час. И хозяйство разделил, перестав привечать у себя и сына и невестку. Тот перебрался в город и открыл сапожную лавочку. Только для внуков он остался прежним приветливым и охочим на рассказы дедом.