Волки

Тит постепенно привык к мышиным поскребушкам. Соседка под полом никак не докучала ему. Иногда он начинал представлять себе, что это необычная мышь. Какая-нибудь особенная. Иной раз воображал её с метлой в лапках, тщательно подметающую пол в норе, словно аккуратная хозяйка. Или с деревянной ложкой, которой она помешивает в котелке кашу. А вокруг неё сидит с десяток мышат, и ждёт, когда мать обед сварит.

Временами мышь приобретала соблазнительные формы, едва прикрытые полупрозрачной тканью и цветочными гирляндами. Теперь она играла роль гетеры, покачивала бёдрами и махала хвостиком, привлекая состоятельных мужчин. Или надевала покрывало и важно шествовала в храм, словно знатная матрона. Но эти картинки давались Титу плохо, ему сложно было представить гетер и знатных женщин, он мало знался с теми и другими. Простую жизнь, где мышь играла роль хозяйки дома, было куда как легче вообразить.

Да, какой только чепухой не начнёшь забивать голову, чтобы отвлечься. Всё что угодно сочинишь, лишь бы не думать о боли, которая не утихала ни на мгновение. Болели разодранные мышцы, казалось, всё тело — сплошная кровоточащая рана. Игла лекаря сшила разодранную плоть, но зарастала она слишком медленно. А с болью врач ничего не мог поделать. Травяные отвары — слабое средство. Они никак не могли облегчить страдания декуриона от ужасных ран, которые оставили когти ликантропа.

Днём ещё можно было хоть как-то терпеть. Приходил медик, перевязывал раны. За ним тащился его молодой помощник, Тимокл, изрядный балбес и бездельник. Парень то и дело получал нагоняй от учителя за леность. Гнать бы лодыря взашей, да рабочих рук у Минунция Дентата не хватало и все они были заняты. А парня хоть на что-то полезное удавалось припрячь. Кашу раздавать или похлёбку. При этом он числился не капсарием, а медиком.

Иной раз к больным и увечным заходили их приятели, развлекали беседами, рассказывали о последних новостях. Жизнь раненых ограничилась маленьким строением валетудинария. А там, снаружи — большой мир. Там служба, товарищи, вредное начальство, женщины и ещё очень много всего. Тит прислушивался к чужим разговорам, частенько влезал в них без спроса. Чему удивлялись окружающие, ведь до стычки с ликантропом и ранения он не очень-то любил праздно языком почесать.

Валетудинарий — госпиталь.

Пожалуй, Титу тоже хотелось, чтобы сейчас его кто-нибудь навестил. Но никто не приходил. Декурион не обижался. Не приходят, значит, всё у них хорошо, его советы не нужны, а жаловаться он не привык.

Он не знал, что когда его, полумëртвого, привезли в Апул из сгоревшего кастелла бревков, то в легионном валетудинарии все забегали, будто ошпаренные. Примчался сам Адриан, хотя ему в тот день, канун выступления, и без того забот хватало. Он в весьма резких выражениях потребовал немедленного отчëта о состоянии своего клиента. Разумеется, толку в тот момент от легата никакого не было, о чëм ординарный медик Минуций Дентат, главный вулнерарий Тринадцатого, не преминул ему сообщить с нескрываемым раздражением.

Вулнерарий — специалист по ранам, хирург.

Адриан повращал глазами и удалился, чтобы через некоторое время вернуться в компании Статилия Критона.

Медики Тринадцатого обмерли от изумления и испуга — это же едва ли не сам Эскулап к ним с Олимпа спустился. Ну или Асклепий (большая часть легионных медиков были эллинами). Однако личный врач императора вëл себя исключительно корректно. Не стал давить авторитетом и влезать в ход операции, которая вовсю уже шла. Ограничился ролью наблюдателя, дал один совет, а потом доложил легату, что Минуций действовал исключительно умело, в высшей степени грамотно и он, Тит Статилий Критон, лучше бы пациента не зашил. То была чистейшая правда — в практике Статилия, пользовавшего семейство цезаря, раны попадались чрезвычайно редко. Он лучше разбирался в мигренях Помпеи Плотины, супруги императора.

Адриан в такие тонкие материи вникнуть не стремился. Раз сам Статилий работу похвалил, значит она сделана хорошо, этого достаточно. Ну что же, теперь оставалось лишь уповать на милость Юпитера, Наилучшего, Величайшего. И Аполлона, конечно же, ибо он — главный божественный целитель, даже вперёд Асклепия в клятве Гиппократа назван.

Адриан кивнул и удалился. Больше он в валетудинарии не появился, да и не мог — Первый легион Минервы и Пятый Македонский с приданными им шестью вспомогательными когортами двинулись на север, добивать остатки немирных варваров.

В Апуле остался Тринадцатый и установилась непривычная тишина. Сюда, в ретентуру, часть лагеря наиболее удалëнную от ежедневной суеты долетало не так уж много порождаемых ею звуков.

Страдальцев здесь, судя по разговорам врачей и капсариев, сейчас собралось немного. Тит не знал, есть ли кто-то поблизости из переживших бойню в кастелле.