Волки

— Я тоже слышал, что это не конец, — неуверенно сказал Диоген.

— …И лучше держи язык за зубами, — прозвучал за их спинами властный голос, — пока его тебе в задницу не засунули.

Легионеры подскочили и вытянулись по струнке перед бородатым мужчиной лет тридцати, более похожим на какого-нибудь грека, чем на римлянина. То был Публий Элий Адриан, командир Первого легиона Минервы, к коему сей контуберний и относился.

— Ещё раз услышу подобные разговоры, кашу больше жрать не сможете, — заявил легат, — потому что будет не во что. На собственном примере узнаете, каково сейчас Децебалу, без башки-то.

Адриан посмотрел на Балабола и добавил:

— Прастина, если ты думаешь, что раз отличился в том деле, то уже Юпитера за бороду схватил, и тебе позволено направо и налево языком чесать, то очень ошибаешься.

Гней аж подскочил.

— Легат! То есть претор. То есть… Легат, да я вообще молчал!

— Вот и дальше помалкивай, — уже мягче ответил Адриан.

Сказав это, он ещё раз смерил суровым взглядом весь контуберний, повернулся и удалился.

— Чего это он тут пгохаживается? — пробормотал Назика.

— Уфф… — выдохнул Диоген, — я чуть не обосрался. Думал всё, кранты.

— Да не срись. Это для красного словца, — бодро сказал Гней, который сам-то успел вспотеть, и теперь переживал, как бы никто этого не заметил, — нету такого закона, чтобы голову снять.

— Голову нет, а шкуру со спины запросто.

— Шкура на спине — херня. Кашу-то и без неё будет, куда складывать.

— Что, жидко пронесло? — поинтересовался Леторий, — беги, стирайся, засранец.

— Марк, я сказал «чуть не обосрался», — оправдывался Диоген, — «чуть» ты понимаешь? Это значит «почти».

— Ещё не вечер. Он теперь стуканёт Хмурому. Вот тот нам даст просраться по-настоящему.

— Ничего даб Весёлый Гай де стелает, — неуверенно сказал Назика, — од же в Тгидадцатом.

— Не сделает? — повернулся к нему тессерарий, — а ты не слышал, как Хмурый взял за жопу Луция Рябого из шестой центурии за песенку про Августа и мальчиков?

— Так мы же де пго Августа? — попытался оправдаться Назика.

— Ну тогда тебе нечего бояться, — усмехнулся Леторий, — потом расскажешь нам, кто забавнее, Весёлый Гай или наш Балабол.

Худому Гнею шутить почему-то не захотелось. Они снова пригладил волоски на своём подбородке и задумчиво зачерпнул ложкой кашу.

Доедали в молчании. Вечно голодный Балабол по своему обыкновению ещё и вылизал миску. Раньше над этим все посмеивались, потом привыкли и давно не обращали внимания. Однако в этот раз Назика почему-то ухмыльнулся.

Балабол Прастина поймал его взгляд и посмотрел в миску. На её дне был нацарапан член с яйцами. Не очень ровно, но вполне узнаваемо.

Гней побагровел.

— Кто это сделал?

Все посмотрели на него с удивлением.

— Сделал что? — спросил Леторий.

— Кто. Это. Сделал, — сжав зубы, с расстановкой проговорил Гней, — сознавайтесь, суки!

Авл отвернулся, давясь от беззвучного смеха.

— Ты не Балабол теперь, а Гней Феллатор, — глубокомысленно изрёк Диоген и едва договорил, как кулак худого опрокинул его на землю.

— Ах ты, дрочила, гречишка!

— За что, сука?! Это не я накорябал!

— А ну прекратили! — крикнул тессерарий.

Его не послушали. Молчаливый Пор на сей раз не вмешивался.

V. Весёлый Гай

Огромный лагерь, вмещавший два легиона (со дня на день ожидалось прибытие ещё одного), гудел, как пчелиный рой. Слухи о смерти Децебала распространялись среди легионеров со скоростью лесного пожара.

— Гай, ты что-то совсем перестал мышей ловить, — с неудовольскием произнёс Адриан, войдя в принципий.

Принципий — штаб легиона.

Здесь, в приёмном отделении большого шатра, разделённого полотняными перегородками на три части, возле стола дежурного контубернала императора ожидал высокий сухощавый человек. Был он совершенно лыс, отличался острыми чертами лица, отчего оно напоминало череп, туго обтянутый кожей.

— Болтают? — безо всякого выражения поинтересовался лысый.

— Не то слово, — сказал Адриан, — каждая собака знает. Да что собака — те свиньи, которых сегодня зарезали, и то перед смертью узнали.

— Наверное порадовались, — предположил лысый.

— Это были дакийские свиньи, — сказал Адриан.

— Тогда огорчились, — невозмутимо пожал плечами лысый, Гай Весельчак, он же Хмурый, человек, которого каждый в Тринадцатом легионе боялся до усрачки. И не только в нём. Не только легионеры.