Волки и вепри

— Стоек ты в речах, — хмыкнул Бьёлан, глядя исподлобья. — Но вот что я тебе скажу. Коли по весне эта гагара отложит яйца, а тот сокол улетит в дальние края, не желая кормить птенцов, то я найду сокола хоть на краю земли, хоть на небе, хоть под землёй, и выдерну ему перья. Вместе с крыльями. Понимаешь?

Губы Хагена по привычке начали кривиться в ухмылке, но юноша сдержался. Из уважения к брату, радеющему за счастье сестры, не из страха. Хотя и знал, что Бьёлана Сумарлидарсона стоило бояться. Это во фьордах его звали просто Тёмным. Здесь же он был — Бейлан Трове, то есть Тёмный Альв. Говорили, его настоящей матерью была дева из народа Свартальфар[34], чёрных альвов, дальних родичей и заклятых врагов альвов белых. Иным же местным прозвищем Бьёлана было Сто Десниц — он имел привычку отрубать правые руки поверженным врагам и отвозить их в храм на острове Трове. Говорили, там хранится больше сотни отсечённых рук. Этого Хаген сам не видел. Однако он видел, и не единожды, как сражается Бьёлан Ан-Тайр, и в строю, и в одиночных поединках, и уж всяко не искал с ним встречи на хольмганге.

— От меня не будет детей, — честно признался сын короля двергов и смертной девы. — И, повторяю, я стану обходиться с йомфру Игерной Ан-Тайр, как подобает! Ведомо тебе, вождь геладов, как я умею держать слово, не так ли?

— Не сердись, Лемминг, — вздохнул Бьёлан. — Я тоже не подразумевал неуважения. Просто…

— Не мне сердиться на такого человека, как ты, — с улыбкой прервал его Хаген. — Идём, что ли, выпьем? За дружбу и мир на тысячу лет?

— Долго ж ты собрался жить! — тихо рассмеялся Тёмный Альв.

Однако мирная зимовка на острове Гелтас была Хагену не суждена.

5

Как-то раз, после праздника Вентракема, викинги засели играть в «Отложи мёртвую». Сперва по мелочи, потом игра повернулась всерьёз. Гремели кости, гремели над зелёным сукном проклятия и возгласы радости при удачном броске. Когда ставки перевалили за полсотни марок, Хаген покинул стол и пошёл пить пиво — везение не бесконечно! За сукном оставалось всё меньше народу, ставки лезли до небес, очки уже было некуда записывать — клочок пергамента затёрли до дыр. Кликнули Хагена — запоминать, сколько кому выпадет.

— А чего сразу я? — возмутился он. — У Фрости память не хуже моего!

— Фрости успел напиться, — заметил со смехом Энгель Тольфинг, — а ты покуда — нет. Иди, не выделывайся! А то я нашего Рагнвальда без порток не оставлю.

Ради такого дела Хаген согласился. Себе на беду.

Последняя игра шла долго и с остервенением. Энгель скрипел зубами, у Рагнвальда Жестокого подрагивали пальцы. «Мёртвые» двойки да пятёрки откладывали редко, набирая очки, словно хвою на плащ в родных лесах Энгеля. Когда же счёт перевалил за полторы сотни, у Рагнвальда вдруг дёрнулась рука, и две из пяти костей выпали двойками, а три — пятёрками. Все — «мёртвые». Все. Серебро насмарку.

— Играем дальше, — ровно процедил Рагнвальд.

— У тебя деньги вышли, — злорадно напомнил Энгель.

— Хаген, займи сто марок, — бросил Жестокий.

Нет бы отказаться, соврать — нету, мол, ни медяка! — но Лемминг отсыпал серебро. Руки опередили голову. Любопытство, раж охоты пересилили здравый смысл.

Рагнвальд мрачно усмехнулся, хлопнул его по плечу — и отыгрался. Хотя и без прибыли.

— После Йолля отдам, — осклабившись, обещал побратим Орма Белого.

Хаген не возражал.

Вот прошёл Йолль, потом — праздник Торри. Близилась весна. Не таяли ни снега, ни льды, но таяли сбережения Хагена. И настал-таки день, когда он напомнил Рагнвальду о долге.

— Какой долг? — изумился тот. — Какие сто марок? Какие кости?

— Мёртвые, — усмехнулся Лемминг. — Пять «мёртвых» костей. Две двойки, три пятёрки. Припоминаешь? Или Мунин, вестник Отца Павших, давно покинул тебя?

— Послушай, Лемминг, — кривясь, как от зубной боли, сказал Рагнвальд, — я думал, ты мало похож на тех купчин, что одалживают деньги друзьям. Я думал, ты щедрый витязь, и знаешь, что такое великодушие. Немного толку затевать нам ссору из-за такой мелочи!

И невзначай положил ладонь на рукоять ножа за поясом.

— Теперь Мунин покинул меня, — тихо сказал Хаген, прищурившись, — ибо не припоминаю, чтобы мы ранее звались друзьями.

— Так ты не друг мне? — нахмурился Рагнвальд, и в его иссиня-серых глазах юноша разглядел безжалостную сталь — свой смертный приговор. Но — не дрогнул:

— Мы бились в одном строю, ходили на одном борту, пировали за одним столом. Это делает нас соратниками, собратьями, но — не друзьями. На том стоим.

— Вот как? — мрачно усмехнулся Рагнвальд. — Ладно же! Отдам по осени, как вернёмся из похода. Или даже там, в Эйреде, коль ты такой скаредный и неуступчивый.

Хаген понял, что придётся на сей раз ему отложить «мёртвую», но вмешался Хродгар:

— Вот уж хрен тебе, Рагнвальд сын Рольфа! Не добавится тебе чести, коли ты не отдашь долга, и никто больше не скажет, что слово твоё крепко!

— Особенно после того, — нашёлся Хаген, — как я сложу о тебе нид. Я в этом силён, знаешь ли.

Рагнвальд склонился, бледный от ярости, и прошептал:

— Ты не посмеешь! Или…