Волки Лозарга

Письмо было пространное, но цель его обрисована достаточно четко. Оно исходило от маркиза де Дре-Брезе, придворного церемониймейстера. После обычных, принятых в таких случаях формул любезности он сообщал госпоже де Лозарг, что король будет рад, если ему представят ее в воскресенье тринадцатого мая, после воскресной службы в Тюильри. По случаю траура вышеназванной графини церемониал будет несколько изменен в части ее туалета: разрешается не надевать декольтированное платье. Также вместо тронного зала король примет ее в галерее перед часовней. Там же соберется все королевское семейство, и графиня будет представлена всем сразу, что позволит ей обойтись без блужданий по дворцовым апартаментам, неизбежных, если бы ее представляли каждому по отдельности. Но в остальном будет соблюдена обычная процедура: две попечительницы, госпожа д'Агу и госпожа де Дам, заедут за ней домой в придворной карете, а господин Абрахам, придворный учитель танцев, за несколько дней до церемонии будет иметь честь преподать графине несколько уроков и научит выполнять положенные по протоколу реверансы.

Прочитав до конца замысловатое послание, обе подруги замерли в растерянности, не зная, что сказать. Фелисия взяла письмо из рук подруги и, сдвинув брови, принялась его перечитывать. Первой нарушила молчание Гортензия:

— Меня? Ко двору? Что это может означать?

— По правде сказать, не знаю. Но что-то мне все это не нравится!

— Так, может быть, не ходить?

— Это невозможно. Никак не могу придумать, как бы вас от этого избавить.

— Но ведь я же могла… уехать обратно?

— Уже не получится, и, к сожалению, по моей вине. Гонец требовал вручить вам письмо в собственные руки, а я, даже не подозревая, о чем оно, сказала, что вы нездоровы и никого не можете принять.

— Вот и хорошо: я больна — раз, не в состоянии передвигаться — два, а в-третьих, не могу делать реверансы. Вот вам целых три повода.

Фелисия покачала головой.

— Если вас хотят видеть, то своего добьются. Пошлют к вам королевского лекаря для осмотра. Станут посылать своих людей проведать вас, и те доложат все как есть. Нет, единственный способ не ходить — это сегодня же вечером уехать. Вам, мне и всей моей челяди.

Гортензия побледнела. — Вы хотите сказать, что мой отказ подвергнет вас опасности?

— Ну, до этого не дойдет. Но только ко мне ведь в Тюильри относятся без восторга. Госпожа дофина терпеть не может итальянцев, они все у нее ассоциируются с Наполеоном. Этим, впрочем, она оказывает нам честь. Кроме того, не забудьте, ведь мой брат в тюрьме.

Обе умолкли. По саду по-прежнему разносился птичий щебет, но подруги уже ничего не слышали. Перестали они чувствовать и ароматы цветов.

— Что мне делать, Фелисия? — спросила Гортензия. — Идти? Не знаю почему, но я боюсь.

— Не думаю, что вам стоит чего-либо опасаться в дворцовой карете. А еще менее того в Тюильри. Вас особенно не в чем упрекнуть, разве только что сбежали от свекра. Никогда не слыхала, чтобы даму арестовывали в день представления ко двору. Но я все же спрошу совета…

— У кого?

— У самой мудрой женщины в Париже. У герцогини де Дино. Мы дружны, и я знаю, что она выехала из своего замка Рошкот на Луаре, чтобы участвовать в торжествах в честь Неаполитанского короля. Хотите, поедем со мной? Она интереснейшая женщина из всех, с кем я знакома.

— Нет, Фелисия, благодарю. Вам известно: я не люблю бывать на людях и там буду чувствовать себя не в своей тарелке. К тому же положение у меня более чем странное. И вообще во всей этой церемонии представления ко двору самое ужасное для меня — выдержать взгляды присутствующих. До сих пор не могу забыть, как на меня глазели в день похорон родителей.

— Ну, как хотите.

Оставив подругу на скамейке у пионов, Фелисия убежала из сада. Гортензия услыхала, как она приказывает подать экипаж, затем в раскрытое окно кричит Ливии, чтобы принесла платье… И все стихло. Фелисия уехала.

Гортензия долго еще сидела в саду. Читать она была уже не в силах. «Мемуары современницы» соскользнули с колен и упали в траву. Гортензии казалось, что внутри у нее образовалась какая-то пустота: ни мыслей, ни чувств, ни желаний… и только очень хотелось заплакать. Вот уж нелепость! Приглашение в Тюильри — все-таки не смертный приговор, но уж слишком оно походило на приказ, чтобы можно было идти туда с радостью. Кроме того, во дворце уже знают, что она живет на улице Бабилон, а значит, там кто-то об этом рассказал. И этот «кто-то» наверняка был Сан-Северо.

Ей внезапно стало холодно, и она пошла в гостиную, где с приближением вечерней прохлады уже разжигали огонь. Лакей, молоденький блондин по имени Фирмен, слегка напоминавший ей Пьерроне, поднял голову, когда Гортензия подошла к камину.

— Госпожа графиня немного бледна, — заметил он. — Не пожелает ли она, чтобы я принес чаю?

— Нет, спасибо, Фирмен. Я просто озябла. Сейчас согреюсь у огня.