Волки Лозарга

Пламя уже весело потрескивало в камине, и Гортензия, укутавшись в голубой теплый халат, стала понемногу приходить в себя. Огонь всегда был ее другом, ничто так не согревало ее душу и тело в тоскливые, холодные вечера в Лозарге, как приветливое языки пламени в очаге на кухне. Наверное, потому, что хранительницей того очага была старушка Годивелла, добрый гений их семьи. Маркиз удалил ее в тот момент, когда предложил Гортензии гнуснейшую из сделок, хотел сломить ее дух… Где была тогда Годивелла? Как объяснил ей маркиз бегство Гортензии? Наверное, выдумал что-то ужасное, снова пошел на черныйобман… Вот только поверила ли ему Годивелла? У старой кухарки достало бы рассудительности не поверить… ведь Гортензия всегда считала, что Годивелла любит ее…

От Годивеллы мысли перескочили на сына. Тяжко же ей пришлось, если позволила себе подумать о нем, ведь обычно она гнала от себя воспоминания о малыше Этьене, чтобы не лишиться последних остатков мужества. На этот раз она позволила отчаянию проникнуть в сердце и воцариться в нем. Не в силах больше сдерживаться, Гортензия тихо заплакала.

Слезы все еще заливали ей щеки, когда возвратилась Фелисия. К своему величайшему смущению, Гортензия увидела, что подруга пришла не одна: с ней была дама, и в этой даме сразу можно было узнать значительную персону. Она была молода, и, хоть пора юной свежести уже миновала, лицо сохранило восхитительные черты. Маленького роста, с изумительной фигурой, личиком в форме сердечка, на котором, все затмевая, горели огромные, удивительной красоты глаза, дама была одета в элегантнейшее белое платье с ниспадавшим на плечи большим кружевным воротником и шелковый красновато-коричневый плащ с широким поясом, стянутым на тончайшей талии. Ее туалет, которым Гортензия, как истинная дочь Евы, не могла не восхититься, довершали итальянская соломенная широкополая шляпа, украшенная тонкими кружевами и завязанная у подбородка шелковыми лентами в тон плащу, а также пара белых перчаток и коричневый ридикюль.

— Госпожа де Дино пожелала сама приехать увидеться с вами, — начала было Фелисия, но гостья, не обращая внимания на реверансы Гортензии, уже усадила ее на канапе и сама села рядом.

— О боже, да она плачет! — воскликнула она красивым низким голосом, в котором уже вовсе не чувствовался немецкий акцент. — Но, милая моя, кто же плачет оттого, что его пригласили ко двору? Надо только стараться слишком явно не зевать. Там нет ничего страшного, наоборот, двор — скучнейшее место в мире. И короли вовсе не страшны, если только их не бояться…

— Ваши слова — золото, ваша светлость, — сказала Фелисия, — ведь королевские дворы для вас так привычны…

И в самом деле, урожденная принцесса Курляндская, выданная замуж по политическим мотивам царем Александром Первым за племянника и наследника Талейрана Эдмона Перигорского, Доротея де Дино (титул герцогини ей был пожалован Неаполитанским королевским домом после Венского конгресса) состояла во фрейлинах при императрице Марии-Луизе, но особенно активно она помогала Талейрану, к которому, несмотря на разницу лет, питала самые нежные чувства. Во дворце Кауниц, сделавшемся французским посольством, она принимала всех европейских знаменитостей, поскольку и сама, вне всякого сомнения, являлась самой европейской женщиной в мире.

Все это Гортензия уже знала от Фелисии. Ей было известно также, что особняк на улице Сен-Флорентен, который госпожа де Дино делила со своим дядей, был местом встреч сторонников герцога Орлеанского и что, несмотря на дядин титул главного камергера, отношение двора к герцогине было не из лучших. Дофина ее недолюбливала, король демонстрировал полное безразличие. Встречам с ней радовалась только одна герцогиня Беррийская, но мнение этой живой, энергичной женщины никого не интересовало.

— Мое положение, — начала Гортензия, — таково, что лучше оставаться в тени. Должно быть, графиня Морозини рассказывала вам, госпожа герцогиня, что больше всего мне хотелось бы держаться подальше от Тюильри. — Ну это, дорогая моя, совершенно невозможно, — категорически заявила госпожа де Дино. — Поймите, что даже в случае болезни вы обязаны подчиняться королевскому приказу — слово «приглашение», конечно, эвфемизм. Вот если бы вы были при смерти или у вас были бы переломаны обе ноги, только тогда вам разрешили бы не являться во дворец. А так нужно подчиниться. Это необходимо еще и для обеспечения безопасности всех нас. Явившись ко двору, вы покажете себя верноподданной Его Величества.

— Но зачем они хотят меня видеть? Почему бы не оставить меня в покое?

Герцогиня рассмеялась.

— Ваше неуважительное «они» с головой выдает бунтовщицу. Да полно, милая, успокойтесь, — мягко увещевала она, поглаживая пальцы Гортензии своей рукой, затянутой в перчатку. — Все не так ужасно. К тому же я буду там…

— Правда? А я думала, вас…

— Меня при дворе не любят? Это верно. Но верно также и то, что готовятся к встрече Неаполитанского короля, моего прямого сюзерена по линии герцогства Дино. Не пригласить меня никак нельзя, хоть удовольствия мой приход никому не доставит.