Волки не дремлют

— Понятно, — подытожил Турантаев, и по его интонации трудно было уловить, доволен ли он проделанной работой. Помолчав некоторое время, он вздохнул: — Да, здорово нам не хватает Павла Орешкина. Понимаешь, Юрий, играем-то мы втемную. Появись здесь их человек, который знает Вольфа, он сразу же разгадает наш спектакль. И даст деру. Или еще хуже, натворит здесь такого, что и представить себе трудно. Этого-то я, признаться, и боюсь больше всего.

Подполковник поднялся и заходил по кабинету. Он долго не возвращался к прерванному разговору. Молчал и Черенков. Так прошло несколько томительных минут. Наконец Турантаев снова сел за стол.

— Ну, да ладно, если там принимают меры к возвращению Павла в Союз, будем надеяться на лучшее. А пока постараемся обойтись своими силами.

В последнее время подполковник Турантаев постоянно думал о радиоигре и никак не мог прийти к определенному решению. По-прежнему многое оставалось неясным. На последнюю радиограмму Черенкова, которую он передал уже после возвращения из Якутска, как и прежде, разведцентр предложил выполнять задание самим, не надеясь на помощь. Вот это и ставило подполковника в тупик.

Наконец обдумав все «за» и «против», Турантаев пригласил к себе Оллонова и Черенкова. Ничего не подозревавшим сотрудникам он заявил, что, по его мнению, противник разгадал их замысел. И предложил сейчас же вместе проанализировать всю проделанную работу.

Они разобрали весь ход операции с самого начала. Буквально все было проверено и перепроверено. Как будто нигде никакой оплошности допущено не было, но все же действия противника настораживали. Турантаев твердо и уверенно заявил:

— Ничего страшного, по-моему, нет. Не будем унывать. Мы хитрим, и они, конечно, хитрят. Иначе и быть не может. Никаких промахов мы не допустили. Это, по-моему, совершенно ясно. Поэтому будем действовать по выработанному плану. Подождем ответа на письмо. Не исключено, что, получив его, они пришлют курьера с деньгами, с питанием для рации. Должны прислать. Так что подождем еще малость. А вы, Николай Спиридонович, подготовьте им еще информацию, да поважнее, но пока передавать ничего не будем. Согласуем с министром. А теперь за работу. — Подполковник поднялся, давая понять, что разговор закончен.

II

Павел Орешкин не дошел до Берлина в 1945 году. Был ранен и не помнит, как оказался сначала в плену у немцев, в их госпитале, а потом в американском лагере для перемещенных лиц. Большинство из этих лиц хотели как можно скорее «переместиться» на Родину, и советское командование делало все, чтобы ускорить их возвращение. Но бывшие союзники имели на этот счет свое мнение.

Большие партии военнопленных или угнанных немцами советских граждан исчезали из официальных лагерей и появлялись где-нибудь в лесных баварских долинах или в покинутых хозяевами западноберлинских особняках.

Вот так, спустя несколько месяцев после окончания войны, и Павел Орешкин попал в Берлин, но не как воин-победитель, а как неопределенная человеческая единица — без имени, без документов, без прав. Не сразу он разобрался в происходящем, думал, что придется пройти очередной бюрократический этап перед возвращением домой. Однако вскоре он убедился в том, что союзники отнюдь не торопятся передавать его советским властям.

Уклончивые ссылки на послевоенную неразбериху, на формальные затруднения в переговорах определенных ведомств, сопровождались сначала туманными, а потом все более определенными намеками на преимущества западного образа жизни, на возможность сделать хорошую карьеру. Иногда американские «друзья» в целях «просвещения» приносили ему какие-то сомнительные газеты и брошюры с рассказами о «сибирских ужасах», ожидавших вернувшихся военнопленных, или подсылали «очевидцев», видевших все это своими глазами.

Павел вообще-то не верил всей этой белиберде и упорно ждал отправки на Родину, но с каждым днем надежда на это таяла. Окончательно он понял всю безвыходность своего положения, когда через несколько месяцев его привезли в ничем не примечательный трехэтажный дом, выделявшийся только тем, что у подъезда стояли два сержанта в касках американской военной полиции. Его провели в кабинет, на дверях которого он с трудом разобрал написанное по-английски слово «Россия».

На этом познания Павла в английском кончались, и он удивился, когда плотный пожилой человек в форме полковника американской армии отпустил сопровождавшего его офицера и заговорил на довольно сносном русском языке, и довольно откровенно:

— Вы, наверное, догадываетесь, что я не совсем военный, скажу прямо: я разведчик. Следовательно, знаю многое такое, о чем другие и не догадываются. Советую вам верить мне. Так вот, забудьте про Россию: вас там не ждут, а если и ждут, то не с цветами. Поверьте, нам было не так уж трудно «проинформировать» красное командование о том, что вы сдались в плен добровольно и, больше того, что оказывали некоторые услуги немцам. Кое-какие германские документы мы получили, так сказать, в наследство, ну и иногда слегка дополняем их.