Волки Одина

– Вон хоть коз давайте заберем, – предложил Бьярни. – И сыр.

У церкви были привязаны три козы. Рядом с одной из них стояла бадья, наполовину заполненная молоком. Мы пустили ее по кругу. Отец Эгфрит пить не стал, сказал, что краденое молоко отдает грехом. Пенда возразил, что к этому привкусу со временем привыкаешь. Но монаха было уже не унять, он торопился поскорее уйти.

– Коза – это тебе не вепрь, Бьярни, – сказал я, утирая рот ладонью.

Молоко было густое и теплое.

– Брам точно нас засмеет.

– Засмеет, не засмеет, а молоко за двоих пить будет, – уверенно ответил Бьярни, выгнув бровь дугой.

– Предлагаешь коз у сестер украсть? – возмутился Эгфрит. Маленький проныра выучил норвежский лучше, чем я думал. – Даже слышать об этом не хочу! Сейчас же уходим, Ворон, пока нас Бог не покарал. А Он за такое карает, уж не сомневайтесь.

Пенда взял монаха за плечо.

– Все еще пытаешься уговорить этого красноглазого тролльего сына обратиться к свету? – Он глянул на меня. – С таким же успехом можно просить море, чтоб перестало быть мокрым.

Эгфрит покосился на меня, сузив глаза.

– Gutta cavat lapidem non vi sed saepe cadendo. Что на латыни означает: «Капля камень точит не силой, но частым паденьем». Я – терпеливый человек, как вы знаете. И верю, что душа Ворона для Бога еще не потеряна.

– Тогда у тебя щепа в голове, монах, – сказал я и зашагал к воротам.

– Так что с козами? – крикнул Бьярни мне вслед.

– Сам их через болото потащишь? – спросил я.

Так мы и ушли ни с чем.

Зашли мы далеко, следов вепря нигде не было, а застрять к ночи у болота не хотелось. И днем-то найти обратную дорогу было бы трудно, а в темноте – почти невозможно. А еще мы боялись духов, которые бродят в непроглядной темноте на болотах, хоть и вслух об этом никто не говорил. Мы уже смирились с тем, что проиграли состязание Сигурда. Зато у нас было что ему сообщить.

Сначала ярл и другие воины слушали нас с интересом. При упоминании монастыря на севере острова глаза их заблестели, что рыбья чешуя на солнце. Однако интерес иссяк, как только Бьярни сказал, что хозяйство там беднее, чем на самом захудалом хуторе в родных краях.

– Как у моего хромоногого дядьки. Он и за добычей-то ни разу в жизни не ходил.

– Старина Тьорви ковылял, что утка, – сказал Улаф, тепло улыбнувшись.

Те, кто знал Тьорви, да и те, кто не знал, засмеялись.

– Уж на что он был беден, и у него нашлось чем поживиться. Вот Скап, сукин сын, с братками и наведались к нему как-то летом, два сундука унесли. А что дядька мог сделать?

– Сказывают, бедняга похромал за ними, – оскалил зубы Свейн Рыжий, придвигаясь к огню под всеобщий хохот. – Да споткнулся о камень и подвернул вторую ногу!

Улаф оперся о Сигурда, чтоб не упасть от смеха.

– С тех пор старый Тьорви ходит только кругами.

– Зато не заблудится, – добавил кто-то, вызвав новый взрыв хохота.

– Значит, убивать никого не пришлось? – спросил Сигурд серьезно, когда утих смех.

– А там никого не было, господин, – ответил я. – Христовы невесты попрятались в лесу. И взять там было нечего. – Я знал, почему Сигурд об этом спрашивает – он не хотел, чтобы молва о нас дошла до какого-нибудь военачальника.

– Хорошо, что коз не взяли, – прошипел Бьярни мне в ухо, потирая ладони, чтобы согреться.

Я кивнул. А потом о монастыре все забыли, потому что вернулись Брам, Кнут, Бодвар, Хастейн и Бальдред, неся истекающего кровью кабана, привязанного за ноги к жердине. Зверь был таким огромным, каких я жизни не видывал.

В ту ночь мы пировали по-королевски. Отряд Флоки Черного тоже принес вепря. Оказалось, правда, что зверь погнался за Ингольфом и тому пришлось спасаться в густых колючих зарослях. Несмотря на кровавые царапины, Ингольф улыбался, ведь Флоки Черному и остальным удалось поразить убегающего зверя копьями. Боров был крупный, но все признали, что добыча Брама больше, так что серебро досталось Брамову отряду. А датчане во главе с Рольфом оказались хорошими лучниками – они подстрелили четырех зайцев, и, пируя, все забыли и о пронизывающем холоде, и о болотах вокруг.

Набив животы, мы разожгли побольше костров и стали устраиваться на ночлег, кто с эмировой наложницей, кто один.

Снова задул северный ветер. Амина ждала меня, обнаженная, под шкурами и мехами. Я уже наполовину вполз в шалаш, когда кто-то дернул меня за плащ.

– Иди к черту, Эгфрит, – рявкнул я, спеша к той, что ждала меня.

– Это важно, – прошипел он.

– Амина, не спи, сейчас вернусь, – сказал я, зная, что она не поняла ни слова, и проклиная Эгфрита за то, что вытащил меня на холод в то время, как я собирался согреться между ног у прекрасной женщины. – Чего тебе, монах?

Пламя костра позади Эгфрита выбрасывало вверх снопы искр, которые таяли в холодной темноте. Лицо монаха скрывала тень, поблескивали только лысая голова да белки расширенных от тревоги глаз.

– Я подслушал разговор, – промолвил он и в ответ на мой удивленный вид поспешил объяснить: – Ваш язык не так уж труден. Я же ученый человек. Хальфдан, Гуннар и датчане собрались завтра идти на север.

– И?..