Волкодав (СИ)

Иногда мои мысли мучил ещё один довольно странный факт: Бахчисарай ещё сравнительно недавно, в веке пятнадцатом, в общем-то, не был таким кровожадным, как сейчас. Отколовшись от Орды, он нападал в основном на Литву и Польшу, а русские поселения грабил только поскольку постольку — если они попадали под горячую руку. Но вот с самого начала шестнадцатого века Крым не только озверел, но и изменил направление атак — казалось, будто кто-то дал ему сигнал о смене приоритетов, и потому теперь страдать вынуждены были уже мы. Была ли у этой внезапной перемены какая-то причина? Был ли кто-то, кому мог подчиняться Крым, этот независимый и почти одичавший воин степи? Я знал, что за ним стоят османы, но сомневался в их сильном влиянии на татарина, очень уж прямолинейный и резкий был у того характер. И потому, чем больше я думал о причинах таких изменений, тем чаще мои мысли, не находя ответа, переключались на более значимые и волнующие меня аспекты нападений — урон, причинённый Бахчисараем, количество моих людей, уведённых в полон им в своё логово и, что заботило меня больше всего, моё здоровье.

Именно поэтому я и думал иногда, что лучше бы Орда оставалась цельной. Совсем не потому, что я бы хотел видеть у границ Руси сильнейшего противника — дело в том, что, пока в едином государстве был единый правитель и, что явно, более разумный, Сарай, было проще. Проще в том, что он хотя бы давал возможность переговоров, перемирий и всего того, для чего были нужны послы, ездившие то из Руси в Орду, то обратно. С Бахчисараем было же совершенно не так. Казалось, он был просто не способен на какой-либо разговор. К тому же, ходили слухи, что убил Сарая никто иной, как сам Крым. Я до сих пор не представляю, насколько же можно быть жестоким, чтобы лишить жизни собственного отца! А ещё, если это, всё же, правда, мне стоило опасаться его гораздо сильнее: возможно, убивать олицетворения для него уже не в новинку.

Чем хуже становилось моё состояние, тем сильнее я чувствовал какую-то необъяснимую связь с Крымом, будто во всем мире были с ним только мы — друг против друга, но, при этом, существовать одновременно и не должны были вовсе. Кто-то из нас должен был победить и остаться жить: есть, спать, возможно, любить, — как все нормальные люди. Кому-то же был уготован другой вариант: он должен был покинуть этот мир, уступив место сильнейшему.

Я был создан для боя, в нём я нашел свое предназначение, и в нём же Крым и стал моей целью, моим наваждением — я будто поклялся самому себе, что сотру с лица Земли это разбойничье ханство, окопавшееся на своём полуострове. Или, по крайней мере, сделаю всё, чтобы не допустить больше угона полона, ведь, когда страдает народ, плохо и его олицетворению. С тех пор моя жизнь напоминала бесконечную гонку за этим зверем степей и водоразделов: я постоянно продумывал какие-то тактики и засады, изучал его вооружение и стиль боя, а, точнее, грабежа — казалось, я знал о нем всё, думал каждый день. Я… жил им? И умирал от бесконечных боёв с ним одновременно.

Иной раз мне даже казалось, что всё мое предназначение в этом мире связано только лишь с ним одним, и всё закончится в момент моей победы. Или поражения — если я не справлюсь, меня уже ничто не будет волновать, но, пока я жив, я приложу все силы для того, чтобы в итоге из нас двоих остался лишь я.

Как я ни пытался скрыть своё самочувствие, моя семья всё же об этом прознала. Нет, я не говорю о Белгороде, — нам было неизвестно, что с ним случилось, практически весь тот век. Я о Брянске, который стал всё чаще и чаще навещать меня, и о Чернигове, нашем отце. Сам он не мог посетить ни меня, ни брата, так как жил на тот момент в постоянных войнах — на нём, как, в прочем, и на многих других олицетворениях, в то время сходились интересы Русского царства и Литвы. У Бори же всегда было спокойнее, хотя Литва претендовала и на него тоже, да и сам он отличался определённым добродушием, небольшой наивностью, а также очень любил своих родных и потому переживал за нас.

— Какими судьбами здесь? — Заметив его ещё в окно, я с трудом вышел на крыльцо. — Ты не вовремя…

— Вижу-вижу. — Оглядев меня, брат хмыкнул. — Тебе не стоило меня встречать, ты же всё ещё слаб.

Несомненно, он был прав. За всё это время Крым уже изрядно потрепал меня, и я с тревогой, но позволял себе думать о том, что уже никогда не стану прежним.

Смирился.

А иначе, живя на пороховой бочке, и не получится.

— Мне уже лучше. — Собрав силы в кулак, остановил его я. — Так зачем пожаловал-то?

— Как раз проведать тебя. Ты ведь не чужой мне, да и батя просил узнать, как ты себя чувствуешь.

Кое-как разговорившись, мы прошли в небольшой снаружи, но казавшийся просторным изнутри дом. Построен он был наспех и уже довольно давно, после одного из набегов, когда Бахчисарай уничтожил моё прежнее жилище, и потому он уже был изрядно тронут временем и обветшал. Когда мы разместились у небольшого стола, служившего мне обеденным, я продолжил.