Волкодав (СИ)

Да и Брянск тоже хорош: за то, что поддержал и предложил хоть какой-то выход, ему, конечно, спасибо, но ведь мог бы и войсками помочь! Ну, или хотя бы деньгами. Ан-нет, уехал обратно к себе, на север, в леса, отговариваясь тем, что и там у него дел невпроворот. Знаю я его дела — Смоленск сейчас как раз снова в составе царства, и он всяко попытается этим воспользоваться.

Несмотря на все сомнения, я понимал, что в одиночку мне, скорее всего с Крымом не справиться. Тем более, пока я находился в состоянии, довольно далёком от привычного. Но часть меня очень долго не могла принять идею брата, и даже спустя значительное время после разговора и высказанного им предложения я всё ещё цеплялся за идею личного противостояния и не желал принимать ни от кого помощь.

Но одно нападение изменило всё.[6]

Это снова был он: тот, о ком я думал каждый день в течение последнего века, тот, кто наводил страх и ужас на обширную территорию пустой, но от природы богатой земли от Перекопа до самой Оки. В этом набеге, как и всегда, Бахчисарай применил свою излюбленную тактику: он пробрался вглубь нашей территории, стараясь ничем не выдать своего присутствия, а затем обнаружил себя и грабил все поселения до самой границы, захватывая множество ценностей и уводя в плен тысячи людей. Такой вид грабежа оправдывал себя уже несколько десятилетий и, как бы я ни пытался противостоять ему, все мои попытки были тщетны. Я то не мог, то не успевал обнаружить татар: они пробирались вглубь государства не по рекам, главным дорогам того времени для русских людей, а по самым сухим местам — тем, откуда реки только-только берут свои начала. Он не любил воду ни в одном из её проявлений, но, тем не менее, жил, окружённый ею с трёх сторон. Мы же, наоборот, селились в основном вдоль них: водные артерии ещё издревле служили для нас не только источником жизни, но и путями.

Взращённый в степях и приученный к верховой езде с раннего детства, Бахчисарай без труда пересекал огромные степные просторы, а затем, петляя, обходил наши городки и гарнизоны, легко достигая нужных ему мест.

Я ждал его. Я чувствовал, что он придёт.

Он нападал каждый год, иногда несколько раз, но были месяцы, когда он появлялся почти всегда: обычно это был конец лета или начало осени — то самое время, когда люди, закончив сбор урожая отдыхали и делали запасы на долгую зиму.

И в этот раз, поняв, что не ошибся, я решил встретить его войско своим на одном из открытых и ровных, как стол, участков местности вблизи дома: я знал, что я успею поймать его ещё до того, как Бахчисарай успеет много награбить, и потому сражение обещало быть довольно тяжёлым. Только потом я понял, что и место, выбранное мной, было не в мою пользу: зная неприязнь Крыма к воде, надо было заманивать его к рекам или в болотистые низины, но, доверившись своей гордости, я принял бой, заранее зная, что потери будут огромны.

Я не надеялся победить. Я точно знал: эта встреча не будет последней. Мне хотелось хотя бы немного ослабить его и показать, что я ещё чего-то да стою. И, конечно, отогнать его от моих границ на время, хотя бы немного большее, чем обычно.

Всё изменилось, когда уже в самом бою, в этой кровавой мясорубке мёртвых и живых тел, я заметил его самого. В этот раз он не сражался, а, скорее командовал другими. В прочем, это и не было удивительно — возможно, он берёг силы для дальнейших битв, а может, и конкретно для меня. Забыв обо всём, я бездумно бросился к нему, желая использовать момент и застать врасплох.

Но я просчитался.

— Давно не виделись! — Богато одетый всадник на чистокровном арабском скакуне в последнюю секунду развернулся и, отразив мою атаку, отъехал чуть в сторону.

— Надеюсь, не увидимся больше никогда! — Я рванулся к нему в очередной отчаянной попытке нанести удар.

Второй.

Третий.

Почти все мои удары не достигали цели и были мастерски отражены соперником. Он владел оружием на порядок лучше меня, и, чем дольше продолжался поединок, тем явственнее я ощущал ту огромную мощь турецкой сабли, которую раскрывал передо мной её хозяин. Не в пример моим тщетным выпадам, практически все его удары попадали в цель, и лишь изредка, не иначе как по счастливой случайности, мне удавалось уворачиваться от них.

Ощущая неминуемость поражения, я утешал себя лишь той мыслью, что один поединок - это ещё не вся война. Смирившись со своей участью я решился на последний шаг: описав по полю поединка небольшой полукруг, я развернулся и, всё же сумев проломить оборону Бахчисарая, глубоко полоснул его по наименее закрытой доспехом части плеча. Татарин, огрызнувшись, начал было совершать уже знакомый мне отвлекающий манёвр, но неожиданно прервал его и, не дав мне осознать изменение, всадил коню шпор и полетел прямо на меня.

Я понял его замысел слишком поздно.

Я не успел. Удар выбил саблю из моих рук, и она отлетела куда-то в сторону. Осознание того, что следующий удар должен был прикончить меня, впилось в мое тело лёгким и острым лезвием вражеской сабли.