Волкодав (СИ)

С детства мне казалось, что я не к месту в своей же семье. Я просто не вписывался в эту исконно военную державу, возглавляемую моим отцом, и уж точно не подходил на роль его сына-наследника, которому он однажды мог бы передать всё.

Мой отец — Сарай, хан Золотой Орды, или, как было принято называть её у нас, Улуг Улуса, части обширной Монгольской империи. Он и сам был монголом, пришёл с ними откуда-то с далёких степных просторов и остался наместником в этих землях, которые вскоре сделал отдельным от империи государством.

А матерью моей была Итиль, правительница Хазарии. Её городское имя и поныне сохранилось в наших языках как название той великой реки, которую русские зовут Волгой. Когда пришли монголы, её страна уже переживала не лучшие времена и не смогла дать отпор захватчикам. Да и что Итиль смогла бы сделать войску, завоевавшему всю Азию?.. После этого мама и стала наложницей нового правителя, а уже гораздо, гораздо позже — его главной женой.

В то время я уже родился — освоение моей будущей территории, весьма благодатной для жизни, шло быстрее, чем у многих других олицетворений. И, следуя древней традиции, Сарай отдал меня на воспитание к аталыку, которым стал Шарукань[1] — близкий родственник со стороны мамы, и тот уже с раннего детства начал обучать меня военному делу. Сначала — держаться в седле, затем ездить верхом, владеть саблей, стрелять из лука. Будучи опытным воином, прошедшим через множество сражений, аталык знал множество уникальных приёмов владения оружием, а также целый ворох различных тактик на поле боя. И всё это он и собирался передать мне, Крыму, наследнику Улуг Улуса.

Я буквально на лету схватывал всё то, чему учил меня Шарукан — не иначе, как сказывалось кровная склонность к военному делу. Но, вместе с тем, как мои познания становились всё более глубокими, а движения — всё более отточенными, душа моя всё сильнее противилась этому. Хоть аталык с отцом и хвалили меня, порой даже уже не находя подходивших для этого слов, внутри, в глубине себя я понимал, что похвалы за это я совершенно не хотел, и оттого на занятиях частенько ленился. Ну как можно было терять столько времени за скучным просиживанием в четырёх стенах или повторением одних и тех же движений, когда вокруг все было таким манящим, интересным, а главное, живым?!

А ещё я не хотел быть причиной чьих-либо страданий.

Мама, видя это, старалась сгладить то и дело подбиравшееся к горлу чувство вины за пока ещё не совершённые злодеяния. И она, и я знали, что это было не совсем так: даже если я ещё не принёс никому бед, мой отец, начиная с самого нашествия и по сей день, основывал свою власть почти на одной грубой силе.

«В спокойствии и процветании самое главное — это страх перед властью.» — Говорил мне Сарай, видимо поучая на будущее, и я, будучи не в праве возражать ему, вынужден был соглашаться.

Итиль же была другой. Её добрая и нежная улыбка не раз становилась для меня лучиком надежды, тем светом, на который можно было убежать от реальности, не оставлявшей мне никакого шанса или выбора, от сурового учителя-аталыка и грозного голоса отца и от своего будущего. С мамой я был близок по-особому: она была для меня не только родителем, но, прежде всего, другом, поддержкой, опорой и той, кто открывала мне глаза на то, что происходит вокруг. И, хоть о событиях в мире в целом я знал из уроков Шарукана, больше о самой жизни я узнал как раз от Итиль. Именно она воспитала во мне сострадание, милосердие, а также привила осознание того, что другие чувствуют боль также, как и я сам. А ещё только она знала меня настоящего — неуверенного, стеснительного и очень-очень чувствительного.

Вот только чем старше я становился, тем всё чаще и чаще приходилось мне запирать истинного себя внутри, скрывая свои чувства и желания за плотной и чёрствой внешней коркой достойного наследника хана Улуг Улуса.

Шарукань же советовал мне принять свою судьбу. «Настанет день, — говорил он, — и ты займёшь место отца. И уж тогда ты точно сможешь поменять всё то, что не нравится тебе сейчас.»

И я слепо верил словам своего учителя.

Несмотря на всё это, первые годы моего детства были неплохими. Любовь родителей в сочетании с высоким статусом семьи делали своё дело, заставляя меня не думать о проблемах и полностью посвятить своё время совершенствованию навыков как в бою, так и учении. А после рождения сестрёнки я был полностью уверен в том, что отец смягчится: и по отношению к семье, и по характеру в целом.

1320 год, г. Сарай-Берке.

Как же я ошибался!

Сарай стал лишь хуже, но совсем не из-за рождения сестры. Только сейчас я уже понимаю всю неизбежность этих перемен. Мы здесь были не при чём: попав под влияние Хорезма, — области, лежавшей к юго-востоку от Волги, — Сарай буквально на глазах становился жёстче и решительнее. А когда мы переехали в новый, куда более роскошный и величественный дом, осознание того, что дороги назад уже нет, стало для меня значительным ударом. Я так и не смог принять новое жильё.