Волкодлаки Сталина. Операция «Вервольф»

— А вдруг она мне нужнее? — между тем продолжал озадачиваться Хусейн. — Вдруг голова киборга этого возрождению страны моей поспособствует? Может, мы еще ее обследуем и чего-нибудь полезное обнаружим?

— Воля ваша, — не сдавался Палач, — но я без головы этой уйти не могу.

— А кто ж тебе сказал, что тебя мы отпускать собираемся? — искренне удивился диктатор и громко заразительно засмеялся. Словно эхо, смех этот подхватили федаины. И он пошел гулять под высокими сводами тайного убежища иракского лидера.

Внезапно резкой диссонансной нотой в него ворвался хохот Басаврюка. Он был настолько очевидно демоничен и потусторонен, что арабы потрясенно смолкли и уставились на его источник. А Басаврюк и не думал униматься, знай себе хохотал все зловещее и зловещее. У всех присутствующих в результате начали нестерпимо болеть уши. А следом и мозги.

Басаврюк абсолютно сознательно, а вовсе не по причине истерики подвергал своих тюремщиков этой пытке. Просто его достало абсолютно порожняковое терлово, протекавшее между Саддамом и Палачом. Он, посовещавшись с некоторыми иерархами тьмы, накануне выяснил, что наказан он за то, что пренебрег своей миссией — дестабилизировать Россию и полез в чужую зону ответственности.

Но коли уж он на физическом плане все равно сохранился, то ему дан-таки был еще один шанс. Когда Басаврючьи косяки и достижения взвешивались на адских весах, решающую роль сыграла его давняя, но крайне успешная операция по демонической трансформации одного из благих и величественных к тому же начинаний Ивана Грозного. Ему предлагалось вспомнить собственный богатый опыт и загладить вину. Поэтому Тарас Опанасыч был крайне заинтересован в том, чтобы кто-нибудь транспортировал его таки на родину. А уж там бы он порешал вопросы.

Александровская слобода. 1583 год

Мороз крепчал. Но в царских палатах стояла жарко натопленная духота. Только Ивана Васильевича все равно бил-колотил безжалостный озноб. Не зима, знамо дело, тому была виной, нет, но лютый ужас. Страх смертный упырем грыз душу, не давал смежить усталые покрасневшие от бдения над черными книгами очи. Царь судорожно листал древние и свежеизмышленные гримуары, но нигде не находил ответа на терзавший его вопрос: кто ж он есть такой Тимофей Басаврюкин?

Появился этот тать на Москве лет десять тому. И стали сразу твориться похабства разные. В палатах у него ночи напролет боярские дети с блядями баловали. Да к тому же поползли по стольному граду слухи, что в чернокнижии он зело премудр. Государь велел слугам своим верным разузнать, кто он есть такой, охальник сей.

Те вскорости донесли, что нерусского он роду-племени. То ли хохол, то ли литвин, а прибыл на Русь и вовсе из Валашской земли. Царь решил доискаться правды. И чужеземец был взят под стражу. Долго бились над ним заплечных дел мастера, и все без толку. И огнем его жгли, и на дыбу вздымали, и клещами члены рвали, а тот все хохочет. Наконец притомился царь с нехристем этим (на истязуемом нательного креста не было) и велел его на кол посадить, чтоб не вводил в соблазн народ православный. И посадили.

Несколько часов Грозный ходил после кругами вокруг кола того. Уж сколько он казней в жизни своей навидался, сколько мук по его повелению злодеи разные приняли, но такое видел царь впервые. Насаженный на суковатое острие, Басаврюкин все так же хохотал, да вдобавок к тому юродствовал. Государя поносил срамными словами и великие беды ему сулил за то, что внимает знамениям страшным — живучести его лютой.

Не мог Иван глазам своим поверить и к ушам тоже доверия не имел он (как и всякий тиран). Но и запах крови, по колу текущей, свидетельствовал — казнимый из плоти. Не дух он и не призрак. И сломлен был великий государь тогда. Понял, что Басаврюкин сей владеет силой страшною, и сам ее обрести возжелал.

Вскорости похабства Тимофейкины в государевых палатах твориться стали. Опричное воинство, что Иван монашеским сотворил, в сонмище блудников обратилось. И царь сам в беспределе погряз. Черные обряды, казни, девки — лихая, жуткая круговерть продыху не давала. А как очнулся, увидал — царство-то его гибнет. С запада поляки наступают, на юге крымцы волками степными рыщут, христианской крови алчут. А Басаврюкина, колдуна-блядуна, и след простыл. Исчез он из Москвы, а бессмертию же своему царя не выучил. Так и умер Иван в муках тяжких, в грехах покаявшись, но не истребив из души тревоги свербящей о судьбе Руси.

А Басаврюк тем временем Гришку Отрепьева подзуживал. А после — вора тушинского. Потом с поляками в Москве куролесил. Патриарха Гермогена голодом морил. И мнилось — еще вот-вот, и рухнет царство православное. Осколками посыплется под копыта скакунов шляхетских да татарских, тут и свершится Басаврюком чаемое. Исполнит он наказ Дракулы и станет первым рыцарем в сатанинском сборище. Но не тут то было. Князь Пожарский с Кузьмой Мининым да еще Сусанин Ивашка всю мазу ему испортили.