Наверное, я молчу еще и потому, что сама так до конца и не поверила в случившееся. Оно до сих пор меня потрясает — даже когда я говорю эту правду самой себе, а не то что кому-то другому. Словом, в первую очередь я пытаюсь защитить себя. Представляю, как произношу слова: «Вся моя семья мертва, они все исчезли в одно мгновение», и снова впадаю в ступор.
И все-таки я понимаю, что умолчание приносит больше вреда, чем пользы. Наверное, из-за своих секретов я постоянно ощущаю себя выкинутой из жизни. Мое поведение лишь подпитывает давний страх, что случившееся со мной вызовет у людей отторжение, немногие смогут выдержать мой рассказ и понять меня.
Я пью кофе в компании приятеля, которому, наверное, кажется, что он неплохо меня знает. Он думает, что я приехала в Нью-Йорк, чтобы посидеть в архивах Колумбийского университета, что ради этого я взяла творческий отпуск у себя на кафедре, в Лондоне. Для него я — ученая дама без особых забот в жизни. Мы весело болтаем, и я ловлю себя на том, что сама почти верю в эту ложь — так здорово я научилась притворяться. Но ведь это безумие. Хватит. Пора выложить все начистоту. Правда вертится у меня на кончике языка, но я не отпускаю ее на волю.
Утром я обнаруживаю, что в доме кончился обычный черный чай. Еще не до конца проснувшись, я созерцаю красную жестяную банку Twinings. Разве вечером в ней было пусто? Я роюсь в буфете, надеясь раскопать еще одну упаковку. Увы: на полках находится оолонг, жасминовый чай и странный японский — с обжаренным бурым рисом. «Но как можно все это пить с утра? Раньше такого не случилось бы ни за что», — кисло думаю я. У нас дома чай не кончался никогда. В крайнем случае, если я открывала банку и видела на дне душистую чайную пыль, Стив быстро одевался и бежал в магазин. Через четверть часа все было в полном порядке. Муж знал: с утра я ничего не соображаю, пока не выпью две большие кружки крепкого чая.
В то утро я злобно швыряю пустую жестянку в мусорное ведро. И что прикажете делать? Одеваться и идти за чаем? Не желая принимать действительность и браться за то, что всегда делал Стив, я отказываюсь тащиться в магазин на Восьмую авеню, хоть до него и было пять минут хода. Вместо этого я ставлю на плиту чайник, наливаю в кружку пустой кипяток и принимаюсь мрачно его прихлебывать. Как мне без них жить?
По воскресеньям Стив брал мальчиков с собой в магазин. В первые недели после волны, когда я не могла даже вспомнить их лица, в моем сознании всплывала лишь одна картинка: они втроем возвращаются из супермаркета и сыновья спорят из-за сладостей. Сегодня воскресенье. Если они пошли бы в магазин, Вик затребовал бы себе львиную долю конфет. Потому что на этой неделе у него день рождения. Ему исполнилось бы двенадцать.
Двенадцать лет назад, в это самое время, мы со Стивом никак не могли дождаться родов. Гиперактивный ребенок вертелся так, что живот у меня ходил ходуном. Поначалу все эти шевеления изумляли меня и радовали, но к концу беременности я страшно устала. И еще я не выносила вечную корку подсохшего каламинового лосьона. В последние недели перед родами все тело покрылось сыпью, и приходилось все время его смазывать, чтобы снять раздражение. Мои родители прилетели в Лондон — такое событие, первый внук! Мать твердила Стиву, что нужно записать время его рождения с точностью до минуты и даже секунды — ее личный астролог в Коломбо не сможет составить подробный гороскоп, если дать приблизительную информацию.
Вик появился на свет в результате экстренного кесарева сечения. Я приехала в больницу всего-навсего на плановый осмотр, и вдруг мне сказали, что у плода опасно замедлено сердцебиение. Вокруг забегали и захлопотали врачи с акушерками, в позвоночник мне начали тыкать какие-то иглы. Стив изо всех сил скрывал охвативший его ужас и лишь потом признался, что был в полной панике. А я даже не испугалась. «Наверное, у них глючат приборы. Ну что с нами может случиться?» — думала я. Хирург копался у меня в животе, а я тряслась от холода — побочный эффект анестезии, как мне объяснили. Стив грел мои руки в своих ладонях, не забывая при этом поглядывать на часы. «Ого, сколько волос», — сказал он еще до того, как Вика вытащили на свет. Через пару минут мы оба с благоговейным восторгом щупали и гладили эти мягкие черные волосы.
Мальчики часто водили пальцами по шраму у меня на животе, изумляясь, что появились отсюда. Узнав об этом, Малли сразу захотел быть мамой и засунул себе под футболку куклу, завернутую в крошечное одеяльце. Вик пытался объяснить, что у мальчиков детей не бывает, но младший пропустил его лекцию мимо ушей.