Вольная русская литература

Проблема подается автором на таком уровне, что становится стыдно за него. И мужики, и председатель выглядят как дураки или недоразвитые дети. А ведь русский мужик остер. Вспоминаю такой случай: один дед каждый раз в день выборов скрывался наглухо, и, когда его обнаруживали на следующий день и набрасывались, почему не шел голосовать, он разыгрывал удивление: «А зачем? Мне эта власть нравится, не хочу другой!» Тут и придраться не к чему. Такого голыми руками не возьмешь. Абрамов вообще обладает удивительным свойством заговаривать о самых острых проблемах советского общества, но так, что от проблем ничего не остается, контуры их размываются потоками фальши. Вот, например, сейчас тема концлагерей и массового террора строжайше закрыта для писателей.

А Абрамов ухитряется писать об этом. Но как! Это стоит даже процитировать. «Искать мужа надо, а где? Ни одного письма не было… Большая у нас страна, не пойдешь же от лагеря к лагерю. Пошла… Всю Сибирь насквозь прошла-проехала. Да тайно, чтобы комар носу не подточил, чтобы никто не подумал, зачем от лагеря к лагерю шастаю… [Это по запретным-то зонам она шастает? А про статью «Член Семьи Врага Народа» Абрамов, конечно, и слыхом не слыхивал? – Ю. Мд А как по морю-то, по окияну-то на Колыму попадала, дак это аду такого нет… Да, легче было иголку в зароде сена найти, чем в те поры человека. А я нашла. В первый же день смотрю, вечером колонну с работы ведут – он. По буденовке узнала. Все идут одинаковы, все в бушлатах, все в ушанках, а он один – шишак в небо. [Эта вот буденовка особенно замечательна, просто перл! – Ю. М. ]. А потом неделя проходит, другая проходит – нету. Не видать буденовки… Думала, думала, открылась сестре из лазарета… Так и так, говорю. Узнай – что там с моим мужем Калиной Дунаевым? “С Калиной Дунаевым? – говорит. – Да ведь он, говорит, у нас в лазарете лежит, не сегодня-завтра помрет. Понос, говорит, у него кровавый”… Отваром рисовым надоть было поить, рису добыть. Пошла к кладовщику… [В зону?! – Ю. М.) В это время сам начальник в каптерку влетел. Увидел меня не в положенном месте… Ну тут уж я не запиралась. Всё рассказала как на духу… И вот чего, бывало, про этих начальников не наслушаешься, чего не наговорят [напраслину на бедненьких! – Ю. М. ], а были и меж их люди. До прошлого года, до самой смерти нам письма писал. Он и спас Калину».

И вся эта оперетка подается советскому читателю после «Архипелага ГУЛаг». Вернее, вместо «Архипелага»: за «Архипелаг» сажают. Большая часть этих промежуточных книг – книги о деревне. Что и понятно. Тут проще избежать фальши. Описывай себе восходы и закаты, косьбу или пахоту, девичью гулянку, нехитрый говор мужиков. Они ведь не ведут разговоров о Сталине и Брежневе (или можно сделать вид, что не ведут), о рыночном хозяйстве и социализме, о тоталитаризме и плюрализме и т. д. Писатели эти обижаются, когда их называют «деревенщиками», считают это определение сужающим. На мой взгляд, это определение, напротив, льстит им, ибо главные проблемы русской деревни ими не только не раскрыты, но даже не названы по имени. Трагедия русского крестьянства, не имеющая себе подобных во всей новейшей истории, ими боязливо замалчивается.

Одичание народа и вырождение русской нации они всеми силами стараются не замечать. Представляют всё дело так, будто речь идет лишь об отдельных индивидах, оторвавшихся от земли, развращенных городом, таких, как Алька у Абрамова или дети старухи Анны у Распутина. То, что всё русское крестьянство оторвано от земли, отучено от работы, отлучено от веры и обычаев, живет уродливо, бессмысленно, страшно, это можно лишь смутно уловить в глубоком подтексте у таких писателей, как Распутин и Белов. По уровню проблем, по охвату жизни промежуточная литература (за исключением разве что Распутина, да изредка Белова и Залыгина) очень похожа на то, что на Западе называют диалектальной литературой.

Кстати, и язык, который так старательно воспроизводят деревенщики, – это ведь диалект. Читать эти диалоги, пожалуй, занятно. Только когда их не очень много. А то начинаешь уставать ото всех этих челисников, тяпушек, пестерочек, ендов, посыпушек, клепцов, корчаг, кожулин, жомок, ужищ, клевещин, осеков и т. д. Но диалектальная литература в России как-то никогда не прививалась. Очень уж узок угол обзора. Русскому писателю, да и читателю, тут тесно, ему подавай толстовскую ширь.