Вольная русская литература

Но с прекращением массового террора ослабевал очень важный элемент тоталитаризма – всеобщий страх. Власть, конечно, нашла новый вид устрашения – пытки в психиатрических больницах. Пойти в тюрьму или в лагерь за свои убеждения – на это способен отважный человек, но быть превращенным в идиотика, у которого текут слюни и падают какашки из штанов, – перед такой перспективой леденел в ужасе даже самый отчаянный смельчак. Режим начал свою «перестройку» – перестройку тюрем в психушки. И в последующие годы новый метод стал входить всё больше в обиход.

Но пока что мы собирались у Литвинова. Собирались там люди, чтобы отвести душу. Говорить открыто о том, что думаешь, и встречать живое сочувствие у слушающих тебя. Это было необычно и ошеломляюще ново. Пьяняще. Обнадеживающим было то, что все мы, сидя каждый в своем углу, в одиночку, пришли к одним и тем же выводам, и теперь изливались, понимая друг друга с полуслова. Можно сказать, что диссидентство, диссенсо, было на самом деле консенсо. Было единодушием и солидарностью.

Позже, когда стали систематически сажать, атмосфера изменилась. Она стала мрачнее, напряженнее, трагичнее, но оттого еще более душевной, солидарной, я бы сказал – любовной. Вероятно, такой она была у первых христиан в катакомбах. То была атмосфера чистоты, готовности к страданию за правду и спокойного сознания своей правоты. Терпеть и молчать? – Против этого восставала совесть. Этому противилось всё наше существо, все наши чувства и убеждения, все мечты и порывы души. Есть два типа людей: те, кто считают, что для достижения личного успеха и благополучия можно идти на любой компромисс – «ведь жизнь дается один раз», и те, кто не способен на это по природе своей.

Но что же именно можно было сделать? Создать подпольную партию, вроде большевистской, для свержения власти? Это было бы отвратительным повторением пройденного, от этого мы отворачивались с неприязнью (хотя сегодня многие, по невежеству, диссидентов считают неким подобием большевиков). Возникали, конечно, и подпольные группировки, они описаны исследователями. Власть расправлялась с ними очень быстро.

Так как надо было действовать? После долгих размышлений пришли к выводу: загонять власть в тупик ее же ложью. Требовать то, что она на словах объявляет уже существующим в СССР. Пошли первые коллективные письма протеста. Кое-кто упрекал нас: «К кому обращаетесь? К этой гангстерской власти?» Очень хорошо ответил на это Павел Литвинов: «С бандитами разговаривать невозможно. Мы разговариваем не с бандитами, а с государственной властью, обязавшейся соблюдать Всеобщую декларацию прав человека ООН». (Подписанную СССР, кстати говоря, не сразу, а после долгого сопротивления и увиливания.)

Это была правильная линия, очень удачно найденная. Требования свобод легко можно объявить политическими акциями и вмешательством в политику правительства, но против требования неотъемлемых естественных прав каждого человека не попрешь. Мы первыми, полвека назад, нашли этот путь, первыми выдвинули этот лозунг – Прав Человека, – во всей его чистоте. Позднее он стал популярным, распространился по всему миру и был даже опошлен и превратился в демагогический, как это всегда бывает в массовых движениях. Сегодня о правах человека кричит кто угодно.

Всех нас, членов «Инициативной группы защиты прав человека», власть, разумеется, постепенно, по одному, репрессировала. Но именно по одному и под разными предлогами. Группу же целиком не решились объявить «антисоветской подпольной организацией»: какая же она подпольная, если все мы подписывали обращения нашими подлинными именами, сообщая адреса? Я мое личное заявление об отказе от советского гражданства и о желании эмигрировать в Италию адресовал в Верховный Совет, номинальный центр власти, – а не в ЦК КПСС, центр фактический. Более того, я даже заявил, что я не коммунист, не марксист и не хочу подчиняться приказам компартии. Мое заявление передавалось всеми западными радиостанциями на русском языке и распространялось в самиздате. И меня не судили за это заявление. Меня засадили в «психушку».

И Павла Литвинова, как известно, посадили не за воззвания, а за демонстрацию на Красной площади против оккупации Чехословакии, – кстати, под таким человечным лозунгом: «За нашу и вашу свободу!»