Вольная русская литература

Уже впоследствии я узнал, что Юрий был одним из авторов «Программы демократического движения Советского Союза», которая циркулировала в самиздате в конце 60-х. Помню одну нашу встречу в московской квартире, куда гебешники пришли с обыском. Пока они задерживались на кухне, Юрий начал сжигать какие-то бумаги, а я сбежал из окна.

Мы встретились с ним снова в Италии, где он решил поселиться после эмиграции. Там он написал первую в мире «Историю самиздатовской литературы», которая вышла по-итальянски, по-русски и по-немецки.

Скромный, исключительно честный, тонкий человек. Помню, как тяжело ему было в первые годы в Италии. Итальянское общество тогда страдало одной из болезней нашего века – левизной. Обязательными темами политической ангажированности считались борьба против войны во Вьетнаме, критика чилийской диктатуры и так далее. Главным виновником всех мировых бед считалась Америка. Согласно левым интеллектуалам, нецелесообразно было говорить о грехах тех, как, например, Советский Союз, кто так или иначе противопоставлялся США.

Юрий часто выступал, рассказывал итальянцам о нарушениях прав человека в СССР, его высмеивали, называли тайным фашистом, агентом ЦРУ и так далее. Такая была атмосфера в нашей стране, да и во всей Европе. Но Юрий не сдавался и делал дальше – скромно, настойчиво – свое правое дело.

Марио Корти[299]

[Иван Толстой: ]

– Недавно Юрий Мальцев посетил Прагу и побывал у нас в студии. Послушайте нашу с ним беседу.

Юрий Владимирович, итак, после стольких лет мечтаний об Италии вы, наконец, оказались в этой благословенной стране. Кстати, в каком году это было?

– Это был 1974 год, после нашумевшего процесса над Якиром и Красиным и после долгих допросов в Лефортовской тюрьме КГБ в Москве.

– Какие были ваши первые итальянские впечатления?

– Во-первых, мои впечатления, конечно, были по контрасту с тем, что было до этого, то есть после Лефортовской тюрьмы, где тебя 12 часов в день допрашивают непрерывно. Когда ты входишь туда, за тобой захлопывается эта бронированная дверь, ты никогда не знаешь, выйдешь ли ты после допроса или тебя там оставят на многие годы.

После Лефортовской тюрьмы Италия представилась, конечно, каким-то земным раем. Но что более всего меня поразило – это атмосфера и стиль жизни, как будто бы попал на другую планету, в совершенно другой мир. Это какая-то необыкновенная беспечность, легкость, радость жизни, открытость в людях, благодушие и благожелательность.

Я живу более двадцати лет в Италии, я не только не видел драки, я не видел просто какого-то резкого конфликта между людьми, не видел никогда проявления злобы, я даже не представляю, как эта злобность выглядит у итальянцев. Потому что русский или советский человек очень быстро и легко злится, по-моему, легко вступает в конфликты, я бы даже сказал – любит конфликтовать.

В Италии это нечто прямо противоположное. Вот меня в Москве всегда удручала толпа, вот эта толпа где-нибудь в публичных местах, на автобусной остановке, в метро, в магазине. В Италии я даже не могу назвать это толпой. Скажем, на автобусной остановке стоят люди. Не тесно, не жмутся друг к другу, а стоят какие-то отдельные личности, и каждый сам по себе, и видно, что он живет какой-то отдельной жизнью. Они никогда не толкаются, даже если тесный проход, вас никогда никто не толкнет. Или случайно, скажем, в совсем тесном автобусе вы кого-то толкнули, никогда вы не встретите раздражения. В ответ кто-то обернется к вам с улыбкой снисходительной – ну, да, ничего не поделаешь, так бывает.

И никогда я не видел, чтобы в Италии кто-нибудь лез без очереди, как в Москве. И почему – я это понял потом. Если кто-то лезет без очереди, вся очередь стоит совершенно спокойно и безо всякого раздражения, никто не протестует, никто не раздражается, а, наоборот, смотрят на этого человека снисходительно, как бы даже сожалея. И получается, что не он дурачит других, а он сам выгладит как дурак. И, по-моему, второй раз уже без очереди не полезет.

И что еще поразило в первое время – это какое-то чувство благодарности жизни. Я помню, как в первые же дни ехал в электричке в Милан и разговорился с соседом. Какой-то просто железнодорожный служащий. И он мне сказал фразу, которая меня поразила: «Я необыкновенно счастлив был в жизни, не только сбылись все мои мечты, но, даже более того, о чем я мог мечтать». И вот я подумал: я не помню за всю свою жизнь в России ни одного человека, который бы мог сказать о себе такие слова.