Вольно дворняге на звезды выть (СИ)

Но не успевает: голос Хэ Тяня прорывается сквозь долбёжку музыки и смех на фоне. Там девки. Слышны чьи-то выкрики, что-то, отдалённо похожее на «пей! пей! пей!».

— Хочешь, я приеду? — спрашивает он.

Видимо, понял, что на первый вопрос ответа не дождётся.

Рыжий молча опирается спиной о стену и поднимает голову, глядя на темнеющее небо. Твою мать, думает он, глядя, как птица срывается с осеннего клёна и в три взмаха крыла поднимается так высоко, что её уже не видно.

Нет ни одной адекватной причины, почему я ещё не положил трубку.

— Прости, я знаю, тут шумно, — с негромким смешком говорит Хэ Тянь. У него странная, игривая, насмешливая интонация. Как будто он… расслаблен. Что за хрень?

Шум немного, самую малость, отдаляется, как будто Хэ Тянь делает несколько шагов в сторону. Это не сильно помогает, Рыжий чувствует желание устало закрыть глаза.

— Думал, ты закончишь в восемь.

— Ну и?

Хэ Тянь будто застывает на секунду. Переспрашивает осторожно:

— Что?

— И что, если б я в восемь закончил? — спрашивает Рыжий, обращаясь к огромному, подсвеченному с одной стороны закатным солнцем низкому облаку. — Опять пас бы меня до самого дома? Самого не заебало?

Хэ Тянь молчит.

Музыка колотит по барабанной перепонке. Хочется отстранить телефон от уха, но Рыжий держит. Он ждёт. С каждой секундой становится всё сложнее, потому что отвечать, судя по всему, Хэ Тянь не собирается.

Потому что, думает Рыжий, не отрывая взгляд от облака, на самом деле Хэ Тяню всё это тоже уже остопиздело. Не могло не. Потому что ни один дебил на свете не будет терпеть, пока какой-то мудак размеренно даёт ему по роже. Снова, снова, снова. Снова.

Потому что Хэ Тянь сам себе в этом признаться не может: что вбил в свою дурную башку эту мысль, эту идею-фикс, эту навязчивую одержимость и теперь тупо прёт на принцип. Потому что он просто разбалованный пацан, который всегда получает то, чего хочет. Ему не нужно тягать мерзким бабам с выбеленными волосами суп с фрикадельками на липком подносе, чтобы оставаться на плаву и не пойти ко дну.

Ему достаточно щёлкнуть пальцами.

— Ладно, — вдруг говорит Хэ Тянь. — Работай. Не отвлекаю.

— И не вздумай больше…

Но прежде, чем Рыжий успевает закончить, звонок обрывается. Никакой музыки. Никакого Хэ Тяня. Только смех детей, рассекающих по освещённому фонарями парку на роликах, и негромкий гомон взрослых. Рыжий уставляется на свой телефон и смотрит на него до тех пор, пока дверь не распахивается, и массивное тело жиробаса, затянутое в очень плотно обтягивающую живот рубашку-поло канареечного цвета не загораживает проход.

— Сколько раз я тебе говорил про курево на работе?! — визжит он. — Или вы с мамашей решили сегодня испытать моё терпение? Одна вообще не явилась, а второй пришёл с расквашенной рожей!

Рыжий стискивает зубы, и голос Пейджи в голове повторяет снова и снова: «прошу тебя, проявляй уважение к Чину Ко». Прошу тебя. Прошу тебя.

— Извините, — цедит он.

Проскальзывает мимо пышущего жаром жиробаса, пахнущего рафинированным маслом, который сверлит его злым взглядом и кривит губы. Суёт мобильный в карман и хватает поднос с супом с полки для выдачи блюд.

На душе херово так, что рёбра ноют, но теперь Трип не имеет к этой боли никакого отношения. Теперь к этой боли имеет отношение мысль: пусть. Пусть отрывается. Хуй с ним. Придурок точно сейчас в своей тарелке, ему-то не привыкать к этому музлу, к смеху, к «пей! пей! пей!». Гондон. Пусть душу отводит, а его, Рыжего, в покое оставит. Заебал. Зачем только звонить было.

«Хочешь, я приеду»? Серьёзно?

Рыжий представляет, как говорит: да.

Это получилось бы до ужаса просто. Отвратительно просто. И он бы… он бы, блядь, приехал. Через десять минут уже был бы здесь, на своей любимой лавке: откуда бы ни пришлось ехать. Был бы здесь.

Сколько бы ни пришлось Рыжего со смены ждать — этот еблан бы ждал.

Рыжий сжимает зубы и ставит тарелку с супом за восьмой столик. Говорит: приятного аппетита.

Но дамочка с выбеленными волосами всё равно не оставляет чаевых.

В следующий раз телефон звонит без десяти десять, и сердце против воли сжимается. По дурному.

Одёрнуть себя не получается, хотя переживать не о чем: мама час назад написала сообщение, что соседке скучно, так что Пейджи пригласила её на ужин и на просмотр их любимой дорамы. Что она хорошо отдохнула и завтра собирается выходить на работу — это чтобы Рыжий утром не устраивал концертов.

С мамой порядок, но сердце всё равно ударяет по горлу. Рыжий достаёт мобильный, чертыхается.

Косится поверх кассового аппарата: в зале пусто, последний чувак за столиком у окна допивает кофе и устало трёт ладонью лицо. Понимает, что пора сваливать, но, видимо, дом — это не то место, где ему сегодня рады. На нём лиловый галстук, а на столе напротив лежит шляпа. Хорошая компания для вечерней чашки кофе.

Экран продолжает мигать: «мудило» вызывает.

Рыжий оглядывается через плечо. Жиробас заколотился в своём кабинете, как делал всегда за час до конца рабочего дня, и выйдет только в десять, когда нужно будет закрываться, поэтому Рыжий принимает звонок прямо здесь.

— Что?

— Ты до десяти?