Вольно дворняге на звезды выть (СИ)

— Со мной? — раздраженно переспрашивает он.

— Да, с тобой. — Хэ Тянь протягивает руку, берёт бумажный пакет с красной эмблемой, покачивает перед лицом Рыжего. — Видишь. Это сэндвич с курицей. Ты ж любишь.

— Чувак, ты п-прости, у нас со своим н-нельзя, — тут же гудит сбоку Трип. И оживленно показывает в сторону служебной двери: — Н-но вы оба мо-ожете пообедать на заднике. Там с-столик для персонала и…

— Заткнись, — шипит Рыжий. Бросает полотенце на стойку, выдирает из рук Хэ Тяня бумажный пакет и жмёт его в пальцах. — Тебе делать нехрен?

— Говорю же, — жмёт плечами Хэ Тянь, — просто проходил мимо. Если тебе некогда, я пойду. Но поешь, — он кивает на пакет, потом смотрит в глаза своими, тёмными. Ядовитыми. — Не жрал же с утра. Я знаю.

Отрава.

— Да, он н-не жрал, — подтверждает простой и ответственный Трип, на автомате натирая стеклянную чайную чашку. — Риал, иди, Рыжий. Я по залу п-подстрахую.

Подстрахует он. Дятел.

Рыжий переводит злобный взгляд с Хэ Тяня на Трипа и обратно. До него доходит одна очевидная вещь: эти парни даже не знакомы, а Трип уже покорён. Как, как это, блядь, работает? Что это за злоебучая магия такая? Неужели людям нужно носить специальные шапочки из фольги, чтобы не западать на этого мудилу вот так, с ходу?

Он рывком дёргает завязку фартука сзади, снимает верхнюю петлю через голову. Швыряет его на полку под стойкой — оттуда гремят старые сложенные в кучу холдеры.

— Пошли, — бросает Хэ Тяню уже на ходу.

Он оборачивается как раз в тот момент, когда Хэ Тянь благодарно подмигивает Трипу и проскальзывает за стойку. За кассу.

За Рыжим.

Сука, он реально ему подмигнул?

Трипу? Хэ Тянь — Трипу?

В тот момент, когда два мира Рыжего смешиваются, почти соприкасаются между собой, жгучее раздражение — это последнее, что он рассчитывал почувствовать. Думал: может быть, это будет страх. Может, смущение. Разочарование. Но сейчас он чувствует только злость. Злость не на то, что Хэ Тянь в очередной раз не послушался никого, поступил так, как захотел, блядь, поступить. Просто потому что так привык.

Рыжий бесится из-за этого жеста — микрожеста — Хэ Тянь подмигнул Трипу. Как… как девке с симпатичной задницей.

Твою мать.

Он лихорадочно выстраивает перед собой образ Трипа, как когда-то пытался выстроить в сознании лицо своей мертвой бабки, которую должен был помнить, но вдруг понял, что забыл почти сразу после похорон. С Трипом вышло полегче — наверно потому, что он ещё жив. У Трипа короткий ёж волос, правильной формы лицо, которое слегка напрягается, когда он заикается: особенно лоб и щёки. Его родаки вроде как приезжие, так что глаза у Трипа то ли серые, то ли зеленые. Ресницы длинные. Как у бабы. Блядь. Серьёзно?

Серьёзно?

— С мамой поздоровайся, — слышит Рыжий свой примороженный голос, когда они проходят мимо окна на кухню. — Она на смене.

Хэ Тянь тут же наклоняется и машет рукой, и блистает широкой улыбкой, которую отражают в себе вытяжки и плиты, отражают в себе лица поварих и, конечно, Пейджи. Пейджи на седьмом небе от счастья. Она говорит что-то доброжелательное. Зачем-то за что-то его благодарит. Кто-то на кухне весело смеётся — мажорчик сказал что-то смешное. Рыжий закрывает глаза, сжимает в руке пакет с сэндвичем и понимает, что если он сейчас позволит себе сказать хоть одно слово, одно долбаное словечко — его понесёт. Поэтому просто стоит у двери на задник и ждёт, когда закончится этот цирк.

Хэ Тянь подходит к нему, когда мысленно он раз третий его избивает до потери пульса.

Хэ Тянь говорит:

— Сюда?

Рыжий молча открывает дверь.

Задник — небольшой асфальтированный двор, отгороженный от парка бетонной стенкой. В углу что-то типа пристройки-склада — там, внутри, нераспечатанные пивные бочки, пакеты сока, морозильные камеры и прочее ресторанное говно. Рядом с дверью мигает кнопка сигналки. В другом углу, под навесом — железный стол со сложенным вдвое блокнотом под ножкой. Два стула. Тут можно спокойно пожрать на свежем воздухе, если совсем заебёт галдёжка внутри. Поварихи обожают собирать здесь женсовет.

Рыжий шлёпает пакет на столешницу, тяжело садится на ближайший стул. Хэ Тянь закрывает за собой тяжёлую дверь. Осматривается. Говорит:

— Вау.

Натыкается взглядом на разобранную и приваленную к бетонной стене кухонную вытяжку. На манекена с отломанной ногой — Рыжий понятия не имеет, нахрена жиробас приволок сюда эту хрень, — но глаза у Хэ Тяня округляются. Он повторяет:

— Вау.

Рыжий внимания на него не обращает. Опирается локтями о стол, сильно сцепляет пальцы. Хэ Тянь заканчивает с осмотром, останавливает взгляд сначала на его руках, потом — на самом Рыжем. Медленно подходит, садится напротив. Не к месту думается о его белоснежных штанах — вряд ли они останутся белоснежными. Чёрная водолазка облизывает плечи, как вторая кожа. Хэ Тянь в этой обстановке выглядит неуместно. Как будто персонаж из совсем другой, красивой и дорогой книги — в журнале типа ремонта довоенных машин с пятнами машинного масла на страницах.