Вольно дворняге на звезды выть (СИ)

Рыжий сжимает челюсти, дёргает головой как лошадь — ухом в сторону звука. Как будто голос матери вдруг резанул по перепонке. Говорит:

— Нет.

Наклоняется, выпускает Зефира, который тут же бросается к ногам Пейджи, наступает на её домашние тапочки обеими лапами. Обнюхивает щиколотки, виляет хвостом. Рыжий морщится, хмурится под взглядом Пейджи.

— Я переживаю за тебя, — говорит она очень серьёзно. — Пожалуйста, скажи мне, что ты не ввязался в неприятности.

Я не знаю.

Я не знаю, во что я ввязался. Но это точно не то, что тебе сейчас нужно.

— Не ввязался, — послушно говорит он.

— Не ври мне.

Хэ Тянь плотно закрывает глаза — только потому, что стоит спиной к Чэню. Потом — давай же, — расслабляет лицо и поворачивается к нему, лениво наклонив голову набок.

Разводит руками. Какой, мол, мне смысл врать?

— Я видел, как он смотрел, — Чэнь въедается взглядом прямо в мозг. Не шевелится, как будто даже не дышит. Держи лицо. Держи лицо. Держи лицо. — Так не смотрит «никто». Что за парень?

— Убирает у меня пару раз в неделю.

— Отец отправляет тебе недостаточно денег для нормальной служанки?

Хэ Тянь чувствует: у него на виске вот-вот лопнет вена, настолько сильно и громко сердце хуярит. Единственное желание — вылететь за дверь. Поймать, вернуть, стереть из памяти этот взгляд, который отпечатался в подкорке.

Хэ Тяню кажется, что если он попадёт в ад, его последним кругом будет тот, где на него вечно будут вот так смотреть эти глаза.

— Не глупи, — ровно говорит Чэнь, когда понимает, что ответа не будет. Как будто ему действительно не насрать, как будто он не доносит обо всём, что здесь видит. Его сложно винить, это его работа. — На следующей неделе из Токио возвращается отец. Не нужно заранее портить ему настроение.

— Хорошо, — еле разжимая челюсти, отвечает Рыжий.

— Хорошо, — повторяет Пейджи. Протягивает руку, гладит его по щеке. Улыбается шире. — Я люблю тебя.

Конечно. Конечно, она его любит.

Рыжему кажется, что его сейчас стошнит. Он шумно вдыхает носом и отводит взгляд. Зефир с разгону врезается в ноги Пейджи приплюснутой головой. Она смеётся, присаживаясь перед ним:

— Ну так что это у нас за парень? Как тебя зовут, малыш? Зефир? Кстати, позвони Хэ Тяню, дорогой. Пирог уже почти готов. Пусть поторопится.

Рыжий не выдерживает — сглатывает. Потом говорит:

— Извини.

И сбегает в ванную.

Открывает воду — тугая струя бьёт в раковину. Его корёжит в сухих позывах, но даже сблевать нечем — он с утра не жрал. Сука, целый день через жопу.

Рыжий сплёвывает в слив, смаргивает накатившие слёзы. Гипнотизирует водяную воронку взглядом, потом прижимается горячим лбом к прохладному зеркалу, долго выдыхает ртом.

Стекло становится мутным.

Но не становится легче.

Ладно, да, дерьмо случается.

С кем-то постоянно, с кем-то — реже, это не смертельно. Это природный рандом. Может быть, кому-то сверху не понравился цвет твоих глаз или форма твоих ногтевых пластин, и этот кто-то решил поставить на тебя маркер, как бумажку на спину: «дерьмо — сюда». А может быть, распределение проводится как-то иначе, Рыжий хуй знает.

Он представления не имеет, кого брать за грудки, кого прижимать к стене и требовать: нахуя ты вот так со мной? Что я тебе, блядь, сделал?

Рыжему вообще сложно даётся анализ. Ему сложно даётся всё.

Он не дурак, просто вот такая у него жизнь, вот так у него всё устроено. Через пятое колено. Не напрямик, а в обход через зыбучие пески и паркие болота.

Неизвестно, зачем он целый вечер гипнотизирует телефон взглядом, потому что даже если случится чудо, если экран загорится долбаным «мудило», он, конечно, не возьмёт трубку. Тут же закинет этого пидора в чёрный список. Удалит его из Лайна, заблочит во всех социальных сетях. Может быть, даже сменит номер — опять-таки, непонятно зачем.

Потому что экран не загорается.

К пустоте в башке добавляется белый шум. Как неработающее кабельное по ящику — шипит и дрожит изображением.

Внутренний голос с таким удовольствием исходит ебучим ядом, что Рыжий невольно думает о смерти от интоксикации: повёлся? Поверил? Доверился? Не говори, что не знал, не говори, что не ждал подвоха. Положил хуй на все свои правила, все свои принципы — и вот. Получи в рожу. Подавись. Жуй теперь, пережевывай хорошо, можешь все зубы себе переломать, кто тебе доктор, что ты такой долбоёб.

И это даже почти не сложно — спокойствие внутри реально пугает. Удаётся держать лицо, удаётся контролировать свой голос: да, мам, очень жаль, но трубку он не берёт.

Ну, вот так, мам, наверно, у него куча других планов в день рождения.

Не расстраивайся, мам.

Конечно, она расстраивается.

На столе стоит ягодный пирог, присыпанный сахарной пудрой, накрытый бумажным кухонным полотенцем. Рыжий испытывает спокойную, ровную ненависть, глядя на него. Он сжимает зубы, стискивает изо всех сил, повторяя про себя дурацкой, дебильной мантрой: я спокоен. Всё хорошо.

А потом прислоняется задницей к столешнице и достаёт мобильный, открывает Лайн. Ван как раз в сети. Она перезванивает секунд через десять — с этой девчонкой слишком просто. Она слишком, блин, идеальная, чтобы существовать в этом галимом мире.