Вольно дворняге на звезды выть (СИ)

Рыжий поднимает руку и запястьем чешет кончик носа. Получается больно. Тема отца — табу. Так было всегда. Так будет всегда. Отец — слишком глубокая рана, которую ни одна сволочь не удосужилась зашить, зато каждый пытался ткнуть в неё пальцем.

— Совсем ты закрытый, да? — Хэ Тянь подбирается ещё чуть ближе, легко бодает его в плечо, опираясь рукой о стол. — Тайна за семью печатями. Ящик Пандоры.

— Ты дурак?

Хэ Тянь смотрит на него прищуренно — снизу вверх, — уткнувшись острым подбородком в плечо. Взгляд спокойный и чёткий, только слегка плывёт, передвигаясь от глаз — к скулам, от скул — к подбородку. К губам. Конечно, опять залипает на шраме. Потом моргает и возвращается своими обдолбанными чёрными дырами к глазам Рыжего.

Говорит совсем тихо:

— Ты красивый.

И на секунду кажется, что кто-то взял Рыжего за затылок и приложил башкой о стол, потому что в ушах после этих слов яростно, контужено звенит.

Бухой мудак. Пидор. Уёбище.

— Заткнись, — выдавливает Рыжий и резко отворачивается. Снова берётся за доску. Дрожащей рукой измельчает оставшуюся половину помидора.

Туктуктуктук.

Хэ Тянь понятия не имеет, какая мясорубка сейчас жужжит у него в грудине, он коротко смеётся — но быстро прекращает. Легко притирается подбородком и глухо шепчет:

— У меня от одного взгляда на тебя мурашки по всему телу.

Сука.

Рыжий бросает нож. Впивается пальцами в столешницу, шумно дышит носом. Отворачивает голову.

Что ж ты плечо своё не убираешь, а? — исходит ядом внутренний голос и он отчаянно орёт про себя: заткнись! Заткнись, пожалуйста, нахуй.

Но подбородок Хэ Тяня уже исчезает сам, выворачиваться не приходится. Эта гнида может быть сколько угодно наглой и самодовольной, но он никогда не берёт за горло. Не берёт измором.

— Да ладно, — говорит со смесью насмешки и недоверия. — Ни одна из твоих девчонок не говорила тебе этого?

Рыжему кажется, что он сейчас пережуёт собственные зубы. Или что они просто треснут и посыпятся изо рта. Бросает в сторону резкое:

— Нет.

— Почему?

Рыжий молчит, так что Хэ Тянь берёт его за плечо и тянет на себя. Хочет вернуть себе его глаза, но Рыжий дёргается. С силой бьёт по рукам. Делает шаг к нему и выпаливает в лицо:

— Потому что не было у меня девчонки! Понял, козлина?

Хэ Тянь на секунду застывает.

Смотрит, как будто Рыжий сообщил, что каждые выходные он выгуливает в парке мамин пульверизатор. Что-то в его выражении лица меняется настолько незаметно, настолько неуловимо, что сложно понять: что это вообще за выражение такое.

Рыжий резко выдыхает, слегка скаля зубы. Это было бы похоже на смешок, но не в этом случае. Сейчас он просто надеется, что его лицо не пылает так же сильно, как кончики ушей.

— Оборжаться, да? — он пихает Хэ Тяня в плечи — тот упирается задницей о столешницу, поэтому просто слегка отклоняется назад. — Да чё ты, давай. Посмейся. Тебе же в кайф. Ну?!

Улыбка окончательно пропадает с лица Хэ Тяня. Он слегка сводит брови, смотрит внимательно. Иногда на него находит: он сканирует Рыжего этим взглядом, как будто взламывает сейфы в его мозгах, один за другим. И самое стрёмное — неизвестно, что он пытается найти. Неизвестно, что находит.

К какому бы идиотскому выводу ни пришёл этот придурок, вываливает он вполне осмысленно, как будто в его голове только что сложилась сложная мозаика:

— Значит, тогда… это был твой первый поцелуй?

Сердце Рыжего в тихом ужасе останавливается.

— Что? — выдыхает он, кривя рожу. И, слишком громко:

— Чё ты несёшь?

Хэ Тянь смотрит в глаза. Тем взглядом, от которого хочется отвернуться. Сбежать. Потому что он смотрит и что-то видит. Смотрит и что-то соотносит в своей тупой башке.

— Это было впервые. Когда ты поцеловал меня. — И теперь это даже не вопрос, прямая констатация.

Рыжий заставляет себя дышать — воздух в лёгких дрожит. Рычит:

— Я не целовал тебя.

— Странно. Было очень похоже, особенно когда…

Он делает резкий шаг назад. Предостерегающе наклоняет голову. Привычно бычит.

— Завались.

Серьёзно, хватит.

С него, бля, хватит. Всё это дерьмо только топит их, топит их обоих. Неведомые ебучие силы просто швырнули их в Великий канал, привязав бетонную плиту к ногам, и: гребите, ребята. Удачи, ребята. Счастливо оставаться.

А они, блядь, не плывут, они тонут. Даже с такой хернёй не справляются. Куда им.

— Короче, — коротко говорит Рыжий. Ударяет рукой по бедру, плашмя. — Автобус последний проебать не хочу — пешком уже находился. Салат готов, если чё. Маслом сам заправишь, не развалишься.

Хэ Тянь молча следит за ним взглядом, не двигается, только складывает руки на груди. Всё это по-идиотски, каждая их встреча напоминает плёнку, которую не шибко умный парень ставит на проигрыш снова и снова, и снова, и снова. Повтор, повтор, повтор. Навязчивая мелодия без слов. А иногда слов так много, что нормальному человеку не разобрать.

Рыжий замирает, оборачивается у двери в кухню. У него почему-то сжаты кулаки. Хэ Тянь приклеен к нему взглядом, будто запрограммирован. Наверно, даже если между ними будет пара сотен стен, его зрачки будут двигаться за Рыжим, как стрелка компаса.

Вечная погоня за севером.