Вольное царство. Государь всея Руси

– Верно, государь, – живо отозвался Курицын, – одни из слуг цесаря, папы и Ганзы уж ножи точат, другие уж наточили и токмо за спиной прячут. Ждут знака все вороги чужих земель и свои вороги, готовые Русь продать для-ради власти и денег…

– Право ты мыслишь, Федор Василич, – сказал государь. – Яз не верю даже и тем князьям литовским, которые с вотчинами своими и со всем добром своим от круля Казимира к нам отсели.

– Провидец ты, государь! – воскликнул Товарков.

– Девка Лучия мне сказывала, мол, у дверей подслушала, как-де один из Селевиных баил государыне по-фряжски. Поминал он князя Ивана Лукомского, называл его другом государыни. Грек же ей, девке Лучии, с глазу на глаз клялся, что-де любит государыню токмо по приказу ее да за подарки. Уйти хочет из дворецких-то и Лучию с собой взять. От других людей своих яз ведаю, что толмач лях Матьяс бывает у Ивана Лукомского.

Государь побледнел и так сжал руками жезл свой, что переломил его.

– Федор Василич, – глухо проговорил он, обращаясь к дьяку, – помысли, куда бы грека-то и с каким посольством послать, где бы никоторого воровства он содеять не мог. Так, мыслю, и волки будут сыты, и овцы целы… А ты, Иван Федорыч, глаз не спущай с Лукомского-то, припусти к нему своих верных людей… Мыслю, сей Лукомский не своей волей отсел к нам, а по воле короля Казимира.

Наступило молчание. Оправившись от волнения, Товарков тихо сказал:

– Разведал яз через соглядатаев и доброхотов в Литве: дал круль-то вельми богатую вотчину в Польше князю Лукомскому, но в ней оставил всю его семью аманатами,[152] а князю Ивану велел крест целовать на верность… Разумеешь, государь?..

– Разумею, – хрипло произнес Иван Васильевич. – Сего не будет! На тобе сие дело, Иван Федорыч. Головой тобе отдаю князя Лукомского и всех иже с ним, опричь.

– …опричь двора государыни… – робко проговорил боярин Товарков.

Государь молча кивнул и встал.

– Иди, Иван Федорыч, с Богом. Помоги тобе Христос за Русь нашу ратовать…

«Осенью того же лета, – пишет летописец, – по благодати Божьей и по избранию Святого Духа, и изволением благоверного и христолюбивого великого князя Ивана Васильевича и всех православных епископов, избраша архимандрита симоновского Зосиму,[153] яко достойного управляти порученным ему стадом и возведен бысть на двор митрополич месяца сентября в двенадцатый день».

Сентября же тринадцатого, к вечеру, дворецкий Петр Васильевич, пока государь после обеда был еще в своей опочивальне, доложил ему о приезде нареченного митрополита Зосимы.

– Где, государь, прикажешь принимать владыку? – спросил дворецкий.

– Зови, Петр Василич, ко мне в трапезную. Скажи, сей часец буду, да подай нам туда лучшего из фряжских вин. Владыка-то толк в винах добре ведает…

При появлении государя в трапезной владыка Зосима встал ему навстречу, а Иван Васильевич подошел к нему под благословение.

– Поздравляю тя, отче, – сказал он, – с высоким наречением!

Зосима, отдав по-монашески государю глубокий поклон, промолвил почтительно:

– Благодаря Богу и по твоему волеизъявлению, государь!

– Садись, отче. Изопьем на радости вина доброго за твое здоровье.

Зосима, приняв от дворецкого кубок, воскликнул:

– Первее за твое здравие, государь!

Государь чокнулся с Зосимой и сел рядом с ним.

– При твоем рукоположении, отче, сам яз не буду, как не был и на твоем избрании, а будет сын мой Василий. Мыслю, став вольным государем и самодержцем, яз совокупно держу в руках своих и церковь, и государство, яко верховный властитель. Не вместно мне новых митрополитов со всеми вместе избирать, а вместно мне избранных утверждать. – Государь помолчал и продолжал: – Ты, отче, вельми учен, смог Пасхалию на восьмую тысячу составить, можешь даже и в писаниях святых отец разуметь о том, что в них истина и что заблуждение. Посему и сам разумеешь, за кого из духовных яз стою. Ежели Геннадий, который меры разума не знает, смертные казни творить захочет, вспомни свои златые словеса, которые сказал ты в ответ на вопрос покойного владыки Геронтия: «Пастыри духовные могут токмо пред Богом молить о прощении грешника, а не карать его смертию за грехи». О сем и на соборе напомни. Да, поддержи меня на Священном соборе, дабы утвердила церковь перенесение счета нового лета с первого марта на первое сентября с семитысячного года. Объясни сие, яко ученый, а попам намекни, что так-то много выгодней для хозяйства, как для вотчинников, так и для монастырей. Скажи речь против суеверия о приходе конца мира в лето семитысячное и тут же по-ученому разъясни, что счет у нас, у христиан, должен идти по-христиански – от Рождества Христова, а не по иудейским книгам. Опричь того, счет христианский проще и легче, дабы по невежеству среди многих духовных и по темноте народной не было бы у нас смут и распрей к ущербу от них для церкви и для государства. Токмо все сие сказывай с брежением, дабы гусей не дразнить, а каких – сам разумеешь. Не надо делать ни петель, ни крюков, за которые могли бы зацепить нас вороги наши.