Вольное царство. Государь всея Руси

– Не взыщите, по-монастырски дарю, – сказала она. – Сие тобе, Оленушка, милая моя. Носи на память обо мне, внученька. – Она подала Елене Стефановне золотой перстень с дорогим крупным алмазом, окруженным изумрудами. – А тобя, Ванюшенька, благословляю, – продолжала она, – сей иконой Вознесения. Писана она самим Дионисием. У батюшки твоего любимый иконописец Дионисий-то.

Приняв благословение и образ от бабки, Иван Иванович поставил его тут же в трапезной, вместе с другими иконами, на нижнюю полку кивота.

В это время приехали посаженные родители молодой с богатыми дарами от Стефана молдавского, а вслед за ними и сам государь Иван Васильевич со своей княгиней и старшими дочками, тоже привезя с собой дорогие подарки.

Встречать государя вышли все на красное крыльцо и после раздевания прямо провели в трапезную, где уже стояли давно собранные столы и все ждали только приезда великого князя с семейством. На особом столе, возле большого поставца, лежали все сегодняшние подарки молодым от гостей.

Когда духовник Ивана Ивановича читал молитву перед обедом, Иван Васильевич заметил на полке кивота знакомую икону. Он узнал ее сразу, хотя лиц на ней разобрать за дальностью нельзя было.

Его руки слегка дрожали, но более ничем не проявил он своего волнения. За столом он был весел и приветлив и, стараясь не говорить при братьях о государственных делах во избежание споров, заговорил о живописи.

– Виссарион-то ростовский, – сказал он, обращаясь к матери, – расписывать повелел у собя в Ростове новую церкву Пресвятыя Богородицы. Пишут у него поп Тимофей да знаменитые иконописцы Дионисий и Коно. Сии оба уже деисуса[115] написали. Бают, вельми чудно…

– Яз же, сынок, – ласково ответила Марья Ярославна, – внуку своему образ Вознесения Дионисьева письма подарила. Вон он в кивоте стоит.

– Добре, матушка, добре, – улыбаясь, сказал государь. – Дивен сей образ, и Ванюше драгоценен подарок.

– Им что, духовным-то, – заметил с досадой князь Борис Васильевич волоцкий, – богатеи! Вот ростовский-то владыка, Виссарион, токмо за деисуса сто рублев дал, а за роспись всей церкви более того заплатит.

Князь Андрей Васильевич зло рассмеялся и громко сказал через стол брату:

– На то они и «князи церкви». Твой-то Иосиф волоцкий тобя самого скоро много богаче будет, а ведь на тобе же богатеть стал.

Великий князь Иван Васильевич слегка нахмурился, чувствуя, что не избежать споров, а младший Патрикеев, Василий Иванович, по прозвищу Косой, образованный и начитанный, заметил с горячностью:

– Не все такие духовные, яко сей Иосиф волоцкий. Среди святых старцев заволжских есть Нил Сорский, благочестивый Христов воин, нестяжатель и супротивник сих богатеев церковных, поборник он древнеапостольской церкви, ибо сказано во Святом Евангелии: «Не можете заодно Богу служить и богатству…»

Василий Иванович говорил с возмущением об огромных земельных владениях богатых монастырей, где монахи мучат крестьян голодом и тяжким трудом, сами же постоянно пребывают в роскоши, праздности и блуде. Братья государевы и бывшие за столом именитые бояре из двора Ивана Васильевича и сына его Ивана Ивановича горячо восхвалять стали нестяжателей, сторонников Паисия Ярославова и Нила Сорского, и всячески поносить сторонников Иосифа волоцкого.

Иван Васильевич, слегка усмехаясь, слушал князей и бояр. Он понимал их горячность, так как знал, что нестяжатели против усиления власти великого князя и стоят за отнятие земли у монастырей. Сторонники же Иосифа волоцкого хотят иного. Писал же ему Иосиф: «Великий князь московский всем государям Руси – единый государь, те же – токмо слуги его».

Государь нагнулся к уху Марьи Ярославны и сказал ей вполголоса:

– А яз, матушка, мыслю, ежели Иосифу с его сторонниками руки малость укоротить и зубы жадности их притупить, то с ними спокойней государствовать можно…

– Заволжские-то старцы могут и народ смутить! Вот твой-то любимый бывший игумен Паисий всю Сергиеву обитель вверх дном поставил да и сам ныне от паствы снова за Волгу бежал, – тихо ответила старая государыня сыну и, обратясь ко всем, громко сказала: – Будя вам несвадебные речи вести, да и мне, инокине, невместно слушать…

Шумные разговоры об отцах духовных прекратились, а Марья Ярославна спросила:

– Правду ль бают, что новый-то турский султан еще более лют, чем был отец его Махмет? Второй год уж злодействует он. Еще более, чем ране, христиан мучит, казнит всякими муками насмерть, а малых сыновей их собе в ени-чери[116] хватает и в свою веру погану обращает?

– Истинно, государыня, – ответил боярин Ховрин, – дьяки из посольского приказа мне сказывали о сем. Зело лютует еще с позапрошлого года. Токмо лишь умер отец его, сей же часец Баязет всю свою родню перебрал: кого отравил, кого зарезал, кого удавить велел, кого – в оковы, кого – в ссылку…

– Зверь лютый, – сказал князь Андрей Васильевич, исподлобья взглянув на старшего брата. – Из князей же своих и вельмож отцовских многих живьем в котлах сварил, а с иных и ныне еще кожу сдирает.

– Басурманин и есть басурманин, – сказал кто-то из бояр.