Волнолом

– Ты… зациклился… что я их рассорила… Но я не… ведь проще… – она мучительно напряглась, пытаясь вытолкнуть из себя последнее слово, – проще…

Глаза ее помертвели, тело обмякло.

Генрих едва не взвыл.

Она уже готова была признаться! Еще один вздох, один удар сердца – и он узнал бы ответ! Но все усилия – псу под хвост! Что теперь делать? Как поступить?

Он сидел, бессильно уронив руки. В голове была пустота.

Старик-ученый пожертвовал собой зря. История, заключенная в текст, сгорела без всякой пользы.

Снег падал, как белый холодный пепел, ложился на лицо мертвой ведьмы, развороченную брусчатку, обломки помоста, развалины павильона, разбитый фонарь и старый ясень, который лишился нескольких веток, но продолжал стоять.

Даже тучи, кажется, поняли, что этот мир уже не исправить – можно лишь прикрыть его язвы.

Генрих протянул руку, чтобы вытащить нож.

Взялся за рукоять и задумался.

С помощью этого орудия он вчера забрал суть погибшего Хирта. А теперь нож торчит в груди «фаворитки», которая едва испустила дух. Чернильные токи все еще циркулируют в ее теле. Собрать их тоже? Но какой от этого прок? Он ведь не знает, куда их потом направить. Потому что так и не выяснил, какую деталь, какую решающую секунду надо изменить в прошлом.

Да, не выяснил. Но отчетливо представляет, где и когда искать. Если сейчас, используя силу Сельмы, еще раз нырнуть в тот злополучный день, оказаться в Дюррфельде у развилки…

Вопрос только – как нырнуть? Где, так сказать, найти удобную прорубь?

Возможен, пожалуй, только один ответ. Все надо сделать там, где Сельма завершила свой ритуал. В доме хрониста, где до сих пор зияет каверна, чернильная пустота под фундаментом.

Он ухватил рукоять обеими руками, покрепче. Заглянул в пустые глаза.

Нет, ведьма. Еще ничего не кончено.

Чувствуя холод в ладонях, он наблюдал, как ее лицо превращается в ледяную маску, по которой змеятся сполохи чернильного света и перетекают в клинок.

Выдернув нож, поднялся на ноги и с минуту стоял над грудой осколков. Потом не оглядываясь двинулся прочь, к воротам. Звук шагов был непривычно глухим и мягким. На снежном ковре оставалась длинная цепочка следов.

Шофер топтался у экипажа, зябко похлопывая себя по бокам. Генрих, распахнув дверцу, бросил ему:

– Поехали. Четвертый Речной проезд, дом один.

Ольга сидела, безучастно глядя в окно. Лишь когда Генрих плюхнулся рядом, встрепенулась и воскликнула:

– Ой, снег валит! Ты посмотри!

Но тут же, нахмурившись, замолчала. Обернулась:

– Куда ты уходил? Что с тобой?

Генрих только теперь заметил, что левый рукав его полушубка разодран в клочья. Ведьма зацепила-таки кнутом. Если бы удар пришелся не вскользь, то руку оторвало бы по локоть.

– Все в порядке, – сказал он. – Я разобрался.

– Что ты с ней сделал? – тихо спросила Ольга. – С баронессой фон Вальдхорн?

– Ее больше нет. Не спрашивай. Остался один, самый последний шаг. Сегодня все закончится. Обещаю.

Локомобиль продирался сквозь белую пелену.

Глава 19

Черный от копоти особняк, присыпанный снегом, напоминал размашистый рисунок углем на ватмане. Чернильная дыра под землей зияла все так же равнодушно и мертво. Жерло вулкана или гигантский сток – Генрих по-прежнему не смог бы ответить, какой образ точнее передает суть каверны. Пожалуй, дыра представляла собой и то и другое сразу. Сначала через нее прошел поток света в прошлое, а потом оттуда изверглась отравленная история.

– Мне пора, – сказал Генрих.

– Я с тобой, – заявила Ольга. – И не вздумай меня опять усыплять. Или как там этот фокус правильно называется.

– Не буду, Оля. Пойдем.

Людей поблизости не было – следственная бригада уже уехала. Видимо, контора решила, что здесь больше ничего не получится наскрести. А может, просто всех бросили на поиски Сельмы. Впрочем, наблюдателя где-то рядом наверняка оставили, так что можно было не сомневаться – скоро сюда сбежится толпа служивого народу. Но Генриха это не особенно волновало. Он был уверен, что помешать ему уже не успеют, и даже не стал активировать амулет, отводящий чужие взгляды.

Он шел к развалинам. Ольга, вцепившись в него, семенила рядом. Снегопад усиливался с каждой минутой.

Генрих не стал подниматься по полуразрушенной лестнице. Вместо этого свернул в обширное помещение, которое прежде было гостиной и располагалось под кабинетом хрониста. В воздухе висел едкий запах гари. Вдоль стен громоздились останки сгоревшей мебели. В разбитые окна роями залетали снежинки и, растерянно покружившись, опускались на обугленный пол.

Генрих остановился посреди комнаты – прямо над центром жерла.

– Что с нами будет? – спросила Ольга.

– Понятия не имею. Но иначе нельзя.

– Ты говорил, что надеешься все исправить. Вернуть все как было. Значит, я проснусь завтра и даже тебя не вспомню?

Он не ответил. Снаружи послышался шум подъезжающих экипажей.

– Как бы палить не начали, – сказал Генрих. – Стань в простенок, Оля. Пожалуйста.

Ольга, всхлипнув, отошла от него.

Генрих достал свой нож-накопитель. Сжал рукоять.

– Первый подскажет.

Особняк вздрогнул.

– Второй откроет.