Волнолом

Он махнул рукой, допил свою порцию.

– Впрочем, что теперь говорить. Пойдемте лучше еще послушаем, – Генрих кивнул на помост, который был виден в окно. – Там уже вроде повеселее.

Новый артист выступал в комическом жанре. Персонаж, которого он представлял, был порождением Железного века и звался Ганс Шестеренка. Поставив шляпу с зубцами на край помоста, чтобы зрители могли бросать медяки, он приплясывал, тренькал на лютне и пел куплеты. Генрих и Анна пропустили начало, но поняли, что комик обличает некую ретроградку:

Как завидит паровоз –
аж шипит от злости.
От машин воротит нос,
мрачна, как на погосте,
нелюдима, зла, глупа
и с лиловой мордой.

Вся в колючках и шипах –
зато смотрит гордо.
Вот, народ, мораль тебе –
сразу жди подвоха,
коль увидишь на гербе
куст чертополоха!

Услышав последнюю фразу, они переглянулись. Анна предложила:

– А давайте его расспросим? Пусть расскажет, чем этот шедевр навеян.

– Давайте, раз уж мы здесь.

Генрих взял ее за руку, и они стали пробираться через толпу. Комик как раз закончил свой сольный номер, раскланялся и спрыгнул с помоста. Беззаботно зашагал прочь, свернул в боковой проход.

Они догнали его в закоулке с тыльной стороны очередного деревянного павильона. Генрих достал из кармана серебряную монету в полмарки и окликнул:

– Любезный, можно вас на минуту?

– Да, благородные господа?

Куплетист сгреб деньги и изобразил шутливый поклон. Он него отдавало шнапсом, а на скуле красовалась свежая ссадина.

– Что за песенку вы сейчас исполняли? Про чертополох на гербе. Может, есть еще что-нибудь подобное?

– О, сударь, что за вопрос? У меня их столько, что хватит на целый сборник. Были бы только истинные ценители. – Он выразительно потер пальцами друг о друга.

– Считайте, что они у вас есть. Мы пропустили начало – можете повторить?

– С искренним удовольствием.

Комик ударил по струнам, открыл рот, но будто бы подавился. Захрипел, мучительно пытаясь вздохнуть. Глаза у него вылезли из орбит, ноги подкосились. Он сполз по стене, завалился на бок, словно бурдюк. Кожа на горле лопнула, и окровавленные шипы полезли наружу.

Глава 10

Анна тихонько вскрикнула, побледнела. Опасаясь, что она лишится чувств от испуга, Генрих подхватил ее и усадил на перевернутый ящик, валявшийся у стены. Сам присел перед ней на корточки:

– Тихо, тихо, не бойтесь. Просто не смотрите туда.

Она послушно кивнула. Он хотел сказать еще что-нибудь успокаивающее, но тут за его спиной раздался смешок, и женский голос произнес:

– Не волнуйтесь, Генрих, девочка не будет смотреть. Она заснет на пару минут, пока мы побеседуем с вами.

И действительно – глаза у Анны закрылись, лицо разгладилось, а дыхание стало ровным. На губах даже появилась улыбка. Библиотекарша мирно дремала, привалившись спиной к стене.

Генрих медленно распрямился и обернулся.

Впервые он видел «фаворитку» вот так – напрямую, а не в отражении на стекле. И мог рассмотреть детали.

На первый взгляд она ни капли не постарела по сравнению с тем снимком двадцатипятилетней давности. Черты, как у античной богини, гладкая чистейшая кожа, густые темные волосы с медным отливом. Да, она и сегодня дала бы фору соперницам на королевском балу – по любым сколь угодно строгим критериям.

За исключением одного-единственного штриха, который смазывал всю картину.

Красота ее выглядела безжизненной, будто погасла искра, освещавшая лицо изнутри. И Генрих знал, в чем причина.

Светопись позволяет (за астрономическую сумму, естественно) сохранить молодое тело. Вот только очарование юности заморозке не поддается. И когда сквозь мордашку цветущей барышни проступает оскал пресыщенной стервы, наука помочь не в силах.

Наверняка «фаворитка» все это понимала, но сдаваться не собиралась. Куда там! Наряд у нее был смелым, если не сказать вызывающим, и опережал движение моды как минимум на пару сезонов. Юбка заметно выше колен, сапожки с тонкими высокими каблуками, короткая, но роскошная снежно-белая шуба. Длинные волосы с тщательной небрежностью рассыпаны по плечам.

– Налюбовались, Генрих?

– Да, – буркнул он, – спасибо. Я, кстати, не знаю вашего имени.

– Можете звать меня Сельмой.

– Что с ним случилось? – Генрих кивнул на труп, остывающий в луже крови. – Это вы с ним такое сделали?

– Он потерял чутье. Перестал улавливать, в чем состоит веление времени и тонкость исторического момента. А это, знаете ли, смерть для художника.

– А вы, значит, ни при чем?

– Ему просто не повезло, что я оказалась рядом. Из-за этого его ощущения стали – как бы это выразиться? – более острыми. Но я за ним, естественно, не охотилась. Зачем он мне? Всего лишь мерзкий, убогий шут.

– А трое других? Механик, аптекарь и профессор истории? Тоже попались под горячую руку?

– Ну что вы, ни в коем случае. К встрече с ними я готовилась много лет.

– Зачем?