Вольные города

Свистит в парусах ветер.

Фрегат несется по волнам, зарывается носом в темно-зеленую морскую воду. Потом выныривает на гребень, поднимая тучу брызг. Палуба покрывается водой на минуту, но тут же сохнет под паля­щими лучами солнца. Из трюма воняет тухлой рыбой, человече­ским потом и прелой соломой. Там вповалку, тесно прижавшись друг к другу, лежат рабы.

Василько стоит на носу, держится за дубовые поручни. Теперь его не узнать. Виски, как инеем, посеребрила седина, от постоян­ных загаров лицо стало смуглым, кожа обветрилась. Высокая ту­рецкая феска с кистью и палевый, в оранжевую полоску, кафтан с широким голубым поясом из шелка сделали его похожим на тур­ка. Он подставляет лицо упругому ветру и жадно глядит вперед.

Вдали, на горизонте, маячит сиреневыми хребтами гор земля. Василько знает: это Крым. И воспоминания, тяжелые, как морские волны, вздымаются в памяти, бьют в сердце, как в раскаленный окаменевший берег...

Свистит в парусах ветер. И идет фрегат вдоль крымских бере­гов. Не заметил Василько, как сзади его оказался паша.

—      О чем думаешь, атаман? — Василько очнулся, вздрогнул.— Хорошо идем!

—      Хорошо. Ветер попутный,— согласился Василько.

—      К вечеру в Кафе будем. Три дня стоять будем.

—      Мне бы в город сходить надо. Отпустишь, господин?

—      Зачем?

—      Сам знаешь.

—      Жену поискать хочешь? Иди. Возьми матроса и сходи.

— Не веришь?

— Верю. Но тебя в Кафе один раз по голове стукнули. Пропа­дешь — ищи тебя.

Свистит в парусах ветер. Стоят на палубе двое, молчат.

—      Я вот о чем хочу спросить тебя, хозяин,— прервал молчание Василько.— Три года ты сулил мне большое дело, теперь султан говорил со мной ласково.

—      Это разве плохо?

—      Не плохо, но мало. Одно мне ведомо: надо воевать. Но с кем и как, когда? А разве я могу приступить к сему делу, ежели ты меня в неведении держишь?

—      Пойдем в тень сядем,— Авилляр перешел на корму, усадил Василька на рундучок супротив себя, надвинул феску на лоб и начал говорить медленно.— Ты видел когда-нибудь табун лошадей на лугах? Что думает вожак про степь? Он думает: степь велика, травы в ней много, сколько ни топчи, все равно вырастет. Так ду­мали ханы про вашу землю двести лет. И никто не заметил, что поднялась Москва и скоро ханам будет силой грозить. Князь Иван собрал под свое крыло много городов и все чаще говорит послам ханским дерзкие слова. А хан Ахмат, как факел, вспыхнет и пошлет на Ивана своих всадников. К этому времени тебе надо собрать в степи всех ватажников. А там теперь их много — кишит степь пришлыми людьми. Когда будет у тебя войско, я дам ору­жие, будешь ты могущественным и верным сераскиром султана, будешь ходить в золоте, есть на серебре.

—      А супротив кого ты пошлешь это войско?

—      Против хана Ахмата. Когда он уйдет воевать Москву, ты на его Сарай-Берке налетишь, все, что ордынские ханы за много лет награбили, отнимешь, столицу его подомнешь под себя. По­том землю эту султану подаришь.

—      А если Ахмат вернется?

—      Он вернется бессильный. Иван половину крови у него выпу­стит. Если не хватит твоей силы, Менгли хан поможет. Он с Ива­ном сейчас в дружбе живет.

—      Хорошо, господин. Повоюю я тебе Ахмата. Потом куда?

—      Там будет видно.

—      Прости, паша мудрый и милостливый, но ведь после Ахма­та ты меня Москву воевать пошлешь.

—      На то воля аллаха и султана.

—      Но я и мои ватажники в аллаха не веруют, а русская зем­ля им родная.

—      А скажи мне, атаман, от кого ты убежал когда-то?

—      От князя.

—      А ватажники? Они ведь тоже от князей бежали. И ты ду­маешь, им князь Иван мил и дорог?

—      А отчина, мать-земля родная?

—      Если ты на земле раб, она тебе мачеха. А если султан тебя высоким именем пожалует, землю, как князю, даст, гарем подарит, ах какие гурии рая будут в нем! А воинам твоим волю даст, толь­ко пусть служат султану верно. Понял, какое дело тебе предстоит? Сделает султан всемилостивейший тебя своим тудуном в каком- нибудь городе. Плохо ли?

—      А если я не соглашусь?

—      Ты же умный мужик. Не для того я тебя из вонючего под­вала вытащил, чтобы снова туда бросить.

—      Ну что ж, паша, тудуном, так тудуном!

—      Слава аллаху. Я и не ожидал иного ответа...

В сумерки фрегат подошел к Кафской пристани. Город, который Василько когда-то видел в огнях, теперь был окутан серой вечерней пеленой. По небу плыли рваные тучи; они заслоняли серп молодого месяца, и над городом опускалась темень. Если месяц

выходил из-за туч, то на темно-синие морские волны раскатыва­лась золотистая дорожка.

Василько в сопровождении молодого турка-матроса сошел на берег. Город был сильно разрушен, и никто за прошедшие три го­да не начинал отстраивать его. Люди ютились в развалинах, либо отгородив себе комнатушку, либо приткнув к стене какой-нибудь навес, защищавший их от непогоды.