Вольные города

—     Ну и расскажу. Посредь зимы прибился в ватагу один мо­нашек вшивый...

—     Это я, стало быть,— спокойно уточнил отец Иохим.

—     Да, ты, Ешка.

—     Отец Иохим,— еще раз уточнил Ешка.

—     И поселил я его на свою голову рядом с дедом. Ты ведь знаешь, атаман, в то страшное время о боге забыли. Мы совсем о вере не думали — не до того было. А тут эти два душеспасителя стали меня и ватажников стыдить, веру православную стали в нас пробуждать. И придумал этот хмырь болотный Ешка...

—     Сказано тебе —отец Иохим...

—     И придумал Ешка превратить корабль «Святую Агнессу» в церкву...

—     И не только в церкву, но и в святыню. Ибо ведомо было: обитель сия вывела вас на волю.

—     «Агнесса» к той поре вмерзла в лед, и стал Ешка водить ту­да ватажников кажинную неделю молиться. Я тоже ходил... Себя назвал он отцом Иохимом, хотя, поверь мне, атаман, ни одной мо­литвы не знает. Не знаешь ведь, Ешка?

—     А проповеди? — Ешка допил из чарки вино.

—     Проповеди читает бойко. Как начнут с дедом ватажников стыдить да увещевать — выходят они оттуда не то чтобы казаки- разбойники, а истинно ягнята. А из святых Ешка знает всего двух: Илью-пророка да Моисея. А придумал он, это уж по твоему, дед, наущению, ты не отпирайся, завести своего пророка, чуть ли не святого. И кто этот пророк —тебе, Василько, ни за что не угадать...

—     Я еще менее отца Иохима о пророках наслышен. Ты уж сам говори, кого.

—     Тебя! Да, да. И кажинную заутреню ватажники молили бога о возвращении к ним воина-освободителя Василия Победо­носца.

—     Зачем это? — серьезно спросил Василько.

—   Человек верой силен,— сказал дед Славко,— а тебе они и ранее, как святому, верили, и на вере этой ватага держалась, и нам ли эту веру было терять в годину шатаний и раздоров? Может, без веры в твое возвращение да без святыни той разбрелись бы лю­дишки, кто куда, и снова бы влачили ярмо по иным разным ме­стам. А сейчас мы, как и при тебе,— вольны.

—   А ежели я вас на войну позову?

—   Это уже было однажды. Разве мало легло другов наших в Кафе? А упрекнул ли кто тебя в этом? Потому как в битву за во­лю ты людей водил. Ежели и сейчас за истинную свободу на войну позовешь — пойдут. Может, не все, но многие. Ибо нашими, с от­цом Иохимом, стараниями они еще больше верят тебе.

—   Ивашке разве не верят?

—   Ивашка совсем другой человек. Он над телесами ватажни­ков власть имеет, а над душами и умами владей ты.

—   Я отару пасти буду. Надоело мне все, устал,— сказал Иваш­ка, не то соглашаясь с гусляром, не то обидевшись.

—   Ладно, Ивашка, говори дальше...

—   Зиму прожили кое-как, голода, правда, не было, к весне стали думать, как дальше хозяйствовать. Овец надумали разво­дить: степь без конца и края, травы сколько хочешь. Землю пахать начали, хлеб посеяли. Все вроде бы пошло хорошо. В начале ле­та прибежал до Дону Ионаша и рассказал, что туркове взяли Кафу... и про тебя рассказал, будто видел в Стамбуле, в цепях. И еще сказал, что султан про наши корабли разнюхал и пошлет за ними войско. А нам это, сам понимаешь, совсем не к чему. И решили мы те корабли разобрать, все одно пришла пора жильем обзаводить­ся, не в норах же все время жить, а лесу тут на сто верст в окру­ге ни палки. Рощи рушить не хотелось — дозор и то поставить не­где будет. А дед с Ешкой давай этому воспротивляться. Дескать, святыню рушить не дадим. Ватажники, вестимо, за них.

—     Ты посмотри,— сказал атаману дед Славко,— паруса свя­щенные на портки перешили. Это ли не кощунство...

—     Не перебивай, старик, а то брошу говорить... Грек Ионаша масло в огонь подлил: сказал, что Агнесса святая не из православ­ных и молиться ей грех. Тут уж совсем разброд пошел. Микеня со своими казаками от нас отвалился — теперь его стоянка на пол- согни верст пониже.

—     Была у собаки хата,— заметил Ешка.— Разбойничает твой Микеня, караваны грабит.

—     Ладно, пусть грабит. Я тут ни при чем.

—     Как это ни при чем? Ты отпустил. Снесть бы ему голову, другим бы не повадно было.

—     На вторую зиму Ахматовы ордынцы зачастили. То один набег, то другой. Меньше хозяиновали, чем воевали. А людишек

к нам прибывает все больше и больше. Набежали всякие прохво- сты. Держать их в послушании все трудней и трудней. Да надо ли держать и доколе держать? Вот голова от мыслей сих разламы­вается. Потому отдам я тебе атаманство не только с радостью, но и с покорным прошением. Буду при тебе, кем хочешь, только осло- бони от атаманства. Еще раз говорю: устал я.

—     Загадал ты мне, Иваша, немалую загадку,—сказал Василь­ко,— и пока я на людей да на жизнь вашу не погляжу, разгады­вать не стану. Недаром на Руси говорят: утро вечера мудренее.

Когда Ешка и дед Славко ушли к себе, Василько спросил хозяина:

—     Я вижу, мешали они тебе?

—     И тебе будут мешать.

—     Это как же? Растолкуй.

—     А вот так. Ты, я чаю, не просто так с турецкими гребцами приехал?

—     Не просто.