Вольные кони

В глазах Темникова возникло осмысленное выражение. Он попытался приподняться и сесть, но повалился, как куль, на бок. Андрей привалил его спиной к снегоходу. Темников пошевелил сведенными судорогой губами, мотнул головой в сторону промоины:

– Все там? – и, не дожидаясь ответа, простонал: – Твоя взяла, егерь…

Он сидел перед Андреем, завернутый в тулуп, раскачивался, как заведенный, выл сквозь зубы – отходило обмороженное тело.

– Зачем?! Что ты делаешь? – дернулся Темников, заметив, что Андрей сматывает обледеневшую веревку.

И вдруг упал, пополз в сторону, упираясь локтями в прозрачный лед. Андрей рывком поставил его на ноги, подпер плечом, повалил на сиденье снегохода.

– Не дергайся, – ответил Андрей, отворачивая лицо от жесткого ветра. – Привяжу тебя к себе покрепче, а то еще свалишься по дороге.

Рассказы

На чужбине

«Что ищет мятущаяся русская душа, устремляясь в горние выси? Какая непостижимая тайна неумолимо влечет ее в необозримые небеса, заставляя покинуть теплое родное гнездо? Заветный час, и неудержимая сила вырвет из злой неволи иль сладкой холи, понесет прочь в сотканный из одного голого света простор. Миг, и как встарь: “О, русская земля, ты уже за холмами…” И нет оков, только распахнутые объятья пространств, ожидание предстоящей встречи да радость неизведанного пути, в конце которого, верно, уготовано ей, одинокой страннице, последнее пристанище.

Долог ли предначертанный нам путь? Или уже разомкнута цепь времен, ослабла наша дерзновенная мощь, и ее жалкие остатки холодным пеплом скоро будут развеяны по пустым просторам, где некогда так привольно, сладко было обитать русской душе?

Но если хоть в одном ранимом сердце хранится это трепетное чувство, если одна любовь расправляет нам крылья и уносит в недоступные небеса, стало быть, есть такая сила».

«И сила эта – несокрушимая вера», – вслух произнес Дмитрий, отложил мелко исписанную карандашом страницу, и глянул в матово высветлившееся окно, за которым в предрассветной дымке утопал уютный французский городок. Вернулось притушенное бессонной ночью ощущение реальности – так всякий раз с ним бывало, когда заканчивалась тяжкая выматывающая работа, от которой сушило виски и неприятно сдавливало за грудиной. «Да ничего и не давалось мне в жизни легко, кроме трудной работы», – подумал он, поднялся из-за стола, ощущая опустошительную легкость во всем теле, размашисто сдвинул в сторону широкое во всю стену стекло и шагнул на маленький, увитый бело-розовой геранью балкон.

Истлевал октябрь, но здесь, у подножия Альп, даже не ощущалось приближение зимы. Казалось, так и будет длиться, до начала следующего лета, сырая теплая мякотная осень. И лишь мокрые разлапистые кленовые листья, запятнавшие багрово-желтыми пятнами лоснящийся от утренней влаги асфальт, выказывали, что в природе все же существует необратимый кругооборот времени. Безмятежность, спокойствие, тишина мягко пропитали все вокруг, легкий утренний туманец застил город, и в этих акварельных размытых красках недвижно стояли вековые каштаны и огромные савойские сосны, над вершинами которых понуро свисал с флагштока промокший сине-бело-красный флаг. Дмитрий глянул вниз, во внутренний дворик отеля, и багряный резной лист, налипший на лаковые крыши автомобилей постояльцев, пробудил в его груди щемящее чувство дороги.

Тихо и пустынно было вокруг. Пряный аромат чужеземной осени струился от волглой земли, невесомой дымкой таял в розовеющих небесах. И сквозь легкое головокружение, вызванное дурманящими запахами, Дмитрий вдруг, всем своим сердцем ощутил, как стынет, замирает, цепенеет под гнетом ранних холодов его далекая родимая земля. Запахнул потуже тонкую куртку, бездумно провожая взглядом маленькую покатую, похожую на желтого жука, машину, плавно огибающую яркую цветочную клумбу посреди перекрестка улиц. Автомобиль вырулил на пустынную рю Эрмитаж и покатил себе дальше куда-то к самому подножию близко вздыбившихся Альп. Дмитрий зябко поежился и шагнул обратно в уютное тепло комнаты.