Вольные кони

– Хотелось бы верить, – протянул Михаил, – в свое время я мечтал работать лишь в перерывах между отдыхом, а теперь вкалываю как заведенный. Сюда же вырываюсь раз в году на неделю. Когда уж совсем невмоготу, когда дышать становится нечем. Тут горы, озеро плещется, не наше славное море, конечно, но хоть какое сердцу успокоение, – вновь ровно без всякого выражения вымолвил он, не меняя выражения похолодевших глаз. – Мне этого достаточно, а потом меня тут знают и любят. Вернее не меня, а мои марки или франки. Как завтра станут любить мои евро.

На площади у старой ратуши замедлил шаг, закурил тонкую коричневую сигарету и сухо сказал:

– Знаешь, а тут врачи, в отличие от русских – люди обеспеченные. Ты тоже концы с концами сводишь?

– Не в деньгах счастье, а как их можно любить и вовсе не представляю, – ушел от прямого ответа Дмитрий, и, застигнутый врасплох, неожиданно для себя добавил: – Труднее всего любить человека.

– В самую точку, – уважительно протянул Михаил и едва ли не впервые пристально глянул в глаза. Дмитрий внутренне поежился. Он будто прочел в этом мрачном взоре: сызмальства сердце мое переполняла любовь ко всему живущему, а осталась одна боль да мука. Что-то со всеми нами случилось, если так со мной произошло.

– В нашем отечестве не все, конечно, но многое осталось прежним, и хороших людей не поубавилось, просто они в глубине жизни, а на поверхности грязная пена. Хорошее надо искать, а плохое само набредет, – в замешательстве договорил Дмитрий и замолчал.

В ту самую секунду к нему возвратился во всей своей холодной ясности ранний апрельский вечер: клок прошлогодней соломы на обочине дороги, плавно уходящей к самому горизонту, вытаявшая прошлогодняя стерня широкого поля, высокое прозрачное небо с трепещущим в вышине жаворонком, льющим на землю из серебряного кувшинчика свои чарующие звуки, и чернеющие вдалеке перелески, подсвеченные снизу матовой бледностью нестаявших снегов. И будто враз ощутил холодок неуловимого ветерка и запах горчинки истлевшего в пламени талого прута, и тонкий вкус березового сока. А вместе с тем – пронзительное чувство слитности, принадлежности и растворенности во всем этом, распахнутом на все стороны летящем пространстве, так сразу, легко и свободно вобравшем его в себя.

– Слушай, а куда мы с тобой идем? – спросил он, с сожалением избавляясь от мимолетного видения.

– В ресторан, куда же еще, чай не бедные мы, – совсем по-русски ответил Михаил. – Пока ты мне тут про нежные чувства толковал, мне на ум вот что пришло. Я когда впервые сюда приехал, знаешь, чему больше всего поразился? Радушию людей. Вышел из отеля, не прошел и сотни шагов, обгоняет меня на тротуаре француз, сразу видно – торопится, обогнул, обернулся и с любезной улыбкой: «Пардон, месье»… Мол, извини, побеспокоил. И побежал себе дальше. Скажу тебе, впечатление получил не из приятных – будто в дураках меня оставили. После догадался отчего: как-то очень быстро народ наш отвадился улыбаться. Вечно он чем-то озабочен, угрюм, зол. Ты не замечал, что у вас там, на улицах мало кто уступает дорогу друг другу. А меня за все эти годы здесь никто ни разу не обматерил. Ну, так вот я скорее того француза полюблю, чем русского и ничего с этим уже поделать не могу.

Дмитрий отчетливо сознавал всю реальность окружающей его жизни, трезво оценивал слова и поступки, и в то же время не мог избавиться от странного чувства невозможности происходящего: они неторопливо шагали в прозрачном и тихом мире, которому не принадлежали и не могли принадлежать. Однако каким-то совершенно невероятным образом рок свел их так далеко от отечества, но не мог избавить от чувства разъединенности. И весь их нелепый путаный разговор был не более чем пустая выдумка.

– …машину оставил во дворе отеля и пошел, куда глаза глядят, оглушило меня известие, что отбыли мои приятели на родину, а так неплохо здесь устроились. У обоих роскошные особняки, шикарные авто…

Внезапно Дмитрий понял, что потерял нить разговора и неловко вклинился в разговор:

– Так срочно, что даже не смогли предупредить…

– Их же не спрашивали, в наручники и в самолет! Хорошо, что меня не успели в свои дела впутать, – если бы не холодок в его голосе, можно было решить, что сказано это с удовлетворением. – Да что о том говорить, только настроение портить, – оборвал он свой рассказ и задержался у яркой клумбы, – ты лучше глянь, какие тут цветы цветут. Поначалу в толк не мог взять – как они круглый год не вянут? Ни зимой, ни осенью. Здесь ведь тоже холода бывают. После выяснил, что цветы выращивают в бумажных пакетах, меняют по надобности.

– При чем здесь цветы? – удивился Дмитрий.

– Да ни при чем, так, глаз радуют. Немного в нашей жизни красивого осталось.