Вольные кони

Чувствую я, что жалеет он старуху, переживает за нее, но поделать ничего не в силах, и хорохорится от этой беспомощности. Тонко завывает под стрехой ветер, шелестит под окном старый тополь. Хорошо слушать славных стариков.

– Прямо беда мне с тобой, где я тебе куплю икон этих, они теперь, поди, и не продаются? Иначе чего бы сюда городское ворье поехало?

Рассказывать старикам, как иконами торгуют и вместо картин по стенам в квартирах развешивают те, кто и лоб перекрестить не умеют, нет душевных сил. Им и так огорчений хватает. Что бы там ни было, а деревня всегда жила чище, нравственнее, чем город. Человеку здесь легче сохраниться от соблазна. Тут многое проще и понятнее. В городе ведь как говорят – взял чужое, а в деревне – украл. И ничье-то, а брата-свата, соседа или приятеля.

– Слышь, мать, к Кондратьевне невестка из города приехала. Такая смешливая бабенка, – отвлекает меня от мыслей дед Иван. – Так и шьет, так и шьет из избы на улицу, подол развевается. Ни секунды не посидит. А уж говорить начнет, берегись, всего словами обсыплет. Я пока стакан чая выпил, понаслушался…

– Бражки, поди, – не утерпела бабка.

Дед Иван лишь рукой отмахнулся – не мешай разговору!

– Рассказывала, как она намедни в трамвае с какой-то теткой разругалась. Расхлестались в пух и прах. Там же, в этих трамваях, не разберешь, кто на чьей ноге стоит. В общем, обложили друг дружку, как могли, и расстались при своих интересах. А невестка эта в гости ехала, к родственникам на день рождения. Заявляется к ним, а чуть погодя входит ее напарница по ругани. Что ты думаешь, оказались дальними родственницами. Всю жизнь в разных концах города прожили и не познакомились. Ну, подулись для приличия да помирились, не могли же они знать, что родну кровь собачат. Вот так, все живем врозь.

– Я помолюсь за него, за старого, за деточек, мне и легче станет. И всех вспомню и пожалею. А они, молодые, теперь ни во что не верят, смеются надо всем, а то возьмут и ограбят, – думала вслух о своем бабка Настасья.

И долго мы так еще говорили, каждый о своем, а вместе получалось – все о том же. Спать укладывались, когда керосиновая лампа коптила уж из последних сил. В теплой темноте тугие рыжики не долго теснились в моих глазах.

А в полдень я уехал от стариков, просивших непременно бывать у них, как окажусь в этих местах. И я легко обещал это, еще не зная, что надолго обрекаю себя на тоску по ним. С тех пор я изредка гостил у них дня два-три. И с тех пор жил в уверенности, что меня там всегда ждут.