Вольные кони

С верховьев горной реки натягивал сырой острый ветерок. Вскоре он принес дождь, который обещался еще вчера. Дождик не спешил расходиться, робко царапал тонкими коготками дорогу, редкие капли расплывались пятнами, впитывались в дерево разбитого моста. Ни о чем не хотелось думать и говорить – властное чувство дороги уже завладело мной, торопило, подстегивало покинуть эту тихую теплую милую сердцу землю. Одно лишь беспокоило и удерживало – мой товарищ, которому, казалось, я еще не высказал какие-то очень нам обоим нужные слова. Но в голову лезли пустяшные, бестолковые мысли, вроде – что запоздавший дождь омрачит мой обратный путь: сирый, тоскливый, надоедливый будет зудить, капать на душу.

На наше счастье что-то не сладилось в небесных хлябях. С синих гор поднялся гуляка-ветер, рванул, поволок в сторону плотную штору облаков и оголил край неба.

– Ну вот, хотел сказать, что дождь в дорогу – к удаче, а он возьми, да перестань, – нарушил затянувшееся молчание Гена своим певучим голосом и оторвал глаза от речной воды. В глубине их темными островками стыла печаль, испугавшая меня еще в первые минуты встречи.

– Да ничего, ладно… зато твоя рыбалка не сорвется, – попытался я утешить его. – Пока до места доберешься, солнце обогреет, подсушит траву, вся рыба твоя…

– Какая уж сегодня рыбалка, – тихо сказал он, медленно поворачиваясь на шум подъезжавшего автобуса; светлые глаза его беспокойно, тревожно выглядывали машину; похоже, до самой последней минуты он надеялся, что она не придет.

И такая щемящая тоска охватила мое сердце.

– Приезжай. Я буду ждать, – негромко, почти шепотом, проговорил он и побрел обратно в поселок, неловко придерживая за руль старенький мопед.

Не любил он долгих прощаний. Да и то верно – чего попусту терять время, если все уже переговорено, а главное, то, что надобно бы сказать в первую очередь, все равно не выскажется, застрянет комом в горле.

«Увидимся ли мы еще?» – заболело в груди, когда я, шагнув на подножку автобуса, глянул ему вслед и увидел, что Гена слабо, потерянно машет мне рукой.

Автобус фыркнул, покатил меня по гладкому тракту, торопясь увезти от развилки, у которой я три дня назад попросил водителя попутного лесовоза тормознуть и сошел, с облегчением хлопнув дверцей кабины.

Дороги любили меня. Возвращаясь из очередной командировки, я оказался неподалеку от родного поселка и, хоть времени было в обрез, не удержался, чтобы не повидать сладкой памяти места, в которых не бывал добрый десяток лет. На автовокзале, в очереди за билетом, выяснилось, что в нужную мне сторону автобус теперь ходит через день. И не успел огорчиться на выпавший мне нечет, как получил дельный совет от сердобольной тетки, толкавшейся у касс: «Ты, парень, выйди на тракт, проголосуй, может быть, и повезет, подберет тебя попутка!» Удача в дороге, твердо верил я тогда, дышала мне в затылок, а без поклажи и обузы тем более. И не обманулся – первый же лесовоз не прогрохотал мимо, шофер кивнул – садись, и помчались по шоссе, прочь от надоевшего города. Я мельком глянул на водителя – увы, десяток лет прожить – не квасу выпить. А когда-то всех их знал наперечет, по имени и отчеству.

Но тогда и времена были другие. Поселок назывался леспромхозом, и этим все сказано: жизнь в нем кипела, денежной работы хватало не только своему люду, но и приезжим, а будущее казалось радужным. Но с каждым годом все дальше в глухомань забирались деляны, все труднее пробивались зимники на крутых склонах таежных сопок – сопротивлялась тайга как могла.

И мало-помалу люди стали понимать, что сами подрубили сук, на котором держалась вся жизнь, что вычерпали ее торопливо и неразумно, а казалось – не будет ей здесь ни конца ни края. Я еще застал то суетное время, когда в каждом доме поселились неуверенность, растерянность и какая-то обреченность. Но не знал тогда, что не любит наш народ кочевье, ценит оседлость, а если кто и срывается с насиженного места по молодости, беде или напасти, недолго перекати-полем мотается – где-то и приклонит свою головушку.

Удивительная штука память. Столько лет прошло, а помнится, что первыми снялись с крепких гнезд старожилы, которым сам бог велел из последних сил цепляться за налаженное хозяйство. Один переезд, что два пожара. Так нет, в один момент побросали усадьбы, покидали в машины свое добро и отправились в необобранные края.

Лихорадка переезда заразила многих, но память оставила отчего-то тех людей, кто ловчее взял последнюю легкую копейку. Те же, кто до последнего во что-то верил, цеплялся за надежду до последнего, сомневался, что можно вот так, одним махом, разорить леспромхоз и поломать судьбу, не запомнились. Почему так получилось, мне и сейчас не разобраться. Может, оттого, что уехавшие первыми, едва задул суховей перемен, хваткими были не только до денег, но и до дела? Лежит, не лежит к ним сердце, ничего не поделать – не забываются.