Вольные кони

– Успеется. Я вам сейчас рыбу на рожнах приготовлю. Не пробовали? Тогда ждите, не пожалеете, – решительно отправил он их от стола.

И пока стругал ножом рожны под омуль, парни лениво собирали сушняк. А когда забился, затрепетал костерок, достал сверток, извлек на свет тугобоких, серебристых, утром пойманных рыбин. Тут гостей и проняло, охнули, присели на корточки, потянули руки к омулям. Такую отборную рыбу можно было только по близкому знакомству выпросить у добытчиков, если, конечно, тебя уважают.

Сложные были у Федора отношения с людьми в поселке, особенно с женщинами. Бабы ревниво относились к его появлению в своем доме, рассуждая, что если возникнет на пороге их рая черт-Федька, жди, начнется кутерьма.

И правы были жены, и без того мужей своих редко видевшие, и оглянуться не успеют, ушел и мужика со двора увел. Ну, а мужики, особенно те, кто в путину в море хлестался, относились к нему с пониманием, умели его терпеть. Да и как не приветить: в любое время, лишь попроси, изладит изгородь, выкопает погреб, починит крышу, печь сложит или окучит картошку. Много такой работы в доме накапливается, пока мужики на путине. А Федор безотказный. Мужики помнили, как в свое, пусть короткое, счастливое время правил он летом и осенью деревянный бот по морю и заговор на рыбу имел – густо забивали ячею сетей омули, сиги, хариусы, и осетр мимо не проскакивал. Давно это было, осталась от того времени в Федоре боль в суставах и тяга к причалу, особенно когда к нему боты гуськом возвращаются, зарываясь носом в волну. Едва завидев их дальнозоркими глазами, подхватывает он кошелку, раскачиваясь на длинных журавлиных ногах, мчится на пирс и терпеливо ждет, пока мотобот ткнется в причальную стенку, привяжется к ней и заскрипит ручная лебедка ржавым голосом.

Стоит Федор, смотрит, как взмывают ящики со свежей рыбой. Где трос поправит, где ловчее их перехватит, в кузов грузовика отправит. Подсасывает в животе от такой желанной работы, но волнения своего не выдает. Стоит так он обычно недолго: бригадир ли помашет рукой, другой кто из команды свистнет-крикнет: «Эй, Бобыль, чего мнешься, давай на подмогу!»

Эта минута самая драгоценная для него, самая заветная. Может быть, ради нее одной и бежит он каждый день сюда. В эту минуту Федор как бы сравнивается с мужиками, кому сейчас, в путину, сам черт не брат. На зависть всему остальному народу, прыгает на палубу, неторопливо и важно перешагивает через пустые ящики, отгребает сапогом жидкое серебро, долго подкуривает, не глядя на тех, кто молча грудится на причале, и пыхает папиросой. Можно, конечно, подставить кошелку, и рыбаки насыпят в нее омулей, если трюм не забит рыбой и есть время на услугу, но это не то, не тот кураж. Федор еще немного пережидает, сидя на леерах, щелчком отправляет окурок в воду и говорит: «Ну я готов, где тут вам, мужики, подсобить надо, без меня, смотрю, запурхались совсем…»

И начинает набивать рыбой ящики, вязать их тросом, отправлять наверх. Между делом отбирает себе с десяток омулей каждый под килограмм весом, пяток толстобоких хариусов, если попались. Да если мужики удачную ходку сделали, отбрасывает в сторону пару сижков. Но так не всегда, а с богатого улова. Федору много не надо, потому он никогда не жадничает, не хапает сверх меры. За это мужики уважают его, а потому лишь перемигиваются да легкие матерки пропускают, видя, как он старается, словно молодой.

…У костра Федор пластает рыбу, навдевает на рожны, а парни успокоиться не могут:

– За такой хвост и рубля не жалко, нам бы таких увесистых!

– Нет, такие за деньги не продаются, – отворачивает глаза от дыма Федор, втыкает рожна вокруг костра: недалеко и не близко, в самый раз, чтобы огонь как следует прожарил сочное мясо. Его коробит от такого беззастенчивого попрошайничества, – он еще обижен на гостей за то, что те не оценили его заветное место. Рыба на рожнах шкворчит, исходит соком, покрывается золотисто-коричневой корочкой. Притомившиеся парни торопливо булькают по стаканам водку, тянутся с первым чоком.

…Все это Федор помнит отчетливо. А дальше? Дальше случился какой-то бестолковый, малопонятный и болезненный разговор. Тошно припоминать, а надо. Федор спотыкается, вдругорядь сворачивает с пути и медленно идет к холодной воде. С шипением набегает волна, мочит сапоги и достает худые запястья, когда он окунает в нее руки. Холодные ладони скользят по лицу. Над головой кричат чайки, хрипло и жадно, будто не поделили что, ссорятся. «Вот ведь красивая птица, а не дал Бог приятного голоса, и портится к ней отношение», – машинально, в какой уже раз в жизни, отмечает Федор и возвращается к воспоминаниям.